Ни в личном мужестве, ни в незаурядности Лазо сомневаться не приходится. Он уже при жизни стал фигурой легендарной, этаким дальневосточным Че Геварой. Но в его «Дневниках и письмах» (Владивосток, 1959) о походе на Русский ничего не говорится. Историк Русского острова Олег Стратиевский сомневается, что такое вообще было возможно: Лазо был загружен работой, почти не спал, писал огромное количество воззваний, принимал делегатов
[81]. «Мог ли… председатель оперативного штаба… державший все ниточки сложного процесса подготовки к решающему выступлению, бросить управление и пойти к юнкерам? — пишет Стратиевский. — А появившаяся в 50-е годы в официальных документах дата его выступления — 30 января 1920 года — вовсе не выдерживает критики. После ареста офицеров на острове 28 января и за день до восстания агитация юнкеров была бессмысленной. Тем более она становилась бессмысленной после восстания». Краевед Нелли Мизь говорит о том же: «Школа прапорщиков уже тогда была против выступления, то есть ее агитировать уже было не надо».
Да и вообще странно было вот так наобум идти на Русский — Лазо бы попросту убили или как минимум арестовали.
Последние дни школы на Русском подробно описал Карл Хартлинг. 26 января 1920 года происходит — еще без участия большевиков — бунт егерского батальона: конвой генерала Розанова вышел из повиновения и занял здание коммерческого училища, где еще год назад учился Фадеев. Бунт подавили силами инструкторской школы. Слово Хартлингу: «Как только орудие было втянуто на Комаровскую улицу, я приказал портупей-юнкеру Михаилу Балышеву встать на перекрестке Суйфунской, так как через несколько минут над этой улицей должны были пролетать снаряды и она могла оказаться под пулеметным огнем со стороны розановских егерей. Балышев остановил двух старушек, заявив, что сейчас начнется стрельба. Старушек это как-то совсем не удивило, и одна только спросила: „Как, опять переворачиваетесь?“ А другая добавила: „Ну, ну, переворачивайтесь!“, и обе своротили на Комаровскую улицу. Подобное безразлично-беспечное отношение к переворотам жителей Владивостока объясняется тем, что из-за присутствия интервентов Владивосток не знал особенно кровавых переворотов, а обыватель привык к тому, что время от времени нужно „переворачиваться“»
[82].
28 января 1920 года Хартлинг готовился получить приказ об аресте Розанова (командование школы перестало доверять генералу, заподозрив того в «покраснении»), но тут школа вышла из-под контроля. Восставший унтер-офицерский батальон арестовал 60 человек во главе с начальником школы, другие батальоны поддержали восставших, после чего некто Подеревянский по льду отправился в город, чтобы связаться с Лазо. Школа превратилась в «вооруженную революционную толпу».
29–31 января
[83] происходит переворот во Владивостоке. Власть принимает земская управа, в город вступают партизаны, Розанов на яхте отбывает в Японию. Подходит партизанский бронепоезд, но гарнизон перешел на сторону красных без выстрела. Хартлинг: «Переворот совершен бескровно; об этом позаботились интервенты — международная полиция. Отряды ее сопровождали вступавшие в город отряды войск и партизан и все время поддерживали порядок. Заметно, что всем дирижируют американцы, а японцы как-то тушуются».
Ильюхов и Титов писали по-своему: «Разложившийся вконец труп контрреволюции уже не обладал способностью сопротивления партизанам. Никакие меры империалистических держав не могли воскресить этот труп».
Город покидают интервенты — все, кроме японцев.
Стихи о том, как «партизанские отряды занимали города…», Петр Парфенов написал именно о январе 1920 года. Это потом, когда его текст отредактирует поэт Сергей Алымов, стихи превратятся в песню об октябре 1922 года — днях окончательного освобождения Приморья от белогвардейцев и интервентов.
Варфоломеевская ночь по-японски
Одни большевики настаивали на немедленном восстановлении советской власти, другие предлагали подождать, полагая, что Красная армия пока не может напрямую помочь Приморью. В итоге, чтобы «не обострять», власть передали Приморской областной земской управе во главе с эсером Медведевым. Однако фактически власть взяли коммунисты: зампред правительства и председатель финансово-экономического совета — Никифоров, управляющий отделом путей сообщения — Кушнарев. Военный совет возглавили эсеры Медведев и Линдберг, однако 6 марта в совет вошли большевики Лазо, Вл. Сибирцев, Луцкий, Мельников. Заместителем председателя стал Лазо — он и принимал все решения, тогда как Медведев был лишь формальным главой. Большевики создали своего рода альтернативную систему управления, полутеневой кабинет. Началось формирование революционных войск: Приморскую область разделили на Никольск-Уссурийский, Спасско-Иманский, Хабаровский и Ольгинский военные районы, а также крепость Владивосток.
Создание «розового» правительства было тактическим ходом большевиков. Карл Хартлинг так и назвал главу своих мемуаров — «Под красным флагом областной земской управы». Вот что он пишет об этих днях: «Новая власть определенно пользуется симпатиями американцев и чехов… Скрывавшийся до сего времени большевизм теперь открыто вышел на улицу… Главные нити управления… крепко держались товарищами из коммунистов… Такие люди сильны только скопом, но воля партии их делает действенными. Они много работают. Они не боятся переутомления…»
Из воззвания Дальневосточного комитета компартии большевиков (февраль 1920 года): «Советы не созданы на Дальнем Востоке по нескольким причинам. Во-первых, из-за присутствия здесь значительного числа иностранных войск… Японцы… присылают сюда все новые и новые войска с оружием и большим количеством снарядов, будто бы для охраны наших железных дорог и для помощи чехам уехать отсюда. Но каждый из нас понимает, что все такие уверения являются наглой ложью… Другая причина, почему на Дальнем Востоке нельзя немедленно восстановить Советскую власть, — это наша полная оторванность от Советской России… Мы считаем временную передачу власти земству переходной ступенью к Советской власти».
Наступает странное затишье. В феврале и марте в Приморье мирно сосуществуют красные и японские гарнизоны. Между Приморьем и Советской Россией — «читинская пробка» атамана Семенова.
