Лариса Казакевич, дочь автора «Звезды», вспоминала: «Осенью 34-го года молодой Казакевич встретился с этой группой писателей в тайге, у костра, где Фадеев жарил мясо на костре, и они пили кислое вино, закусывая жареным мясом… Фадеев, узнав, что папа перевел на идиш, в частности, „Во весь голос“ Маяковского, попросил прочитать. Когда он замолчал, все зааплодировали, а Фадеев сказал, что ритмика в переводе выдержана прекрасно, а потом подсел к Генриху Львовичу и сказал: „Хороший сын у тебя, Генрих, за такого краснеть не будешь“».
Позже Фадеев высоко оценил военную прозу Эммануила Казакевича. А Лариса Эммануиловна вспоминает и такой эпизод: «Когда в начале 50-х „новым“ писателям давали квартиры в новом доме писателей, пристроенном к старому, в Лаврушинском переулке (что напротив Третьяковской галереи), нашему семейству выделили квартиру на третьем этаже, каковой считался самым престижным (на этой же площадке была квартира Нилиных). А Первенцевым — на первом… Первенцев пошел к Фадееву просить, чтобы его этаж поменяли с Казакевичем. Фадеев выгнал его из кабинета с соответствующими словами, вместо которых обычно в тексте ставится отточие. Нет, я не хочу сказать, что это зависело только от его отношения к Казакевичу. Но это хорошо характеризует Фадеева».
С конца октября Фадеев — во Владивостоке. Здесь, на юге, необычно тепло — во второй раз зацвели вишни. С этого времени и по август 1935 года он в основном жил в пригороде Владивостока — в санатории РККА на 19-й версте (нынешняя Океанская), а если еще точнее — «в громадной и теплой даче» при санатории
[259]. Писал «Последнего из удэге», собирал материалы для сценария о Комсомольске. Доработал «Против течения», превратив его в «Амгуньский полк», сочинил «Землетрясение»… — этакая «приморская осень». «Так расписался, — признавался в письмах, — что больше ничем и заниматься не хочется». И еще: «Мне работалось трудно, но хорошо, что я объясняю тем состоянием душевной раскрытости, которая естественно возникла от соприкосновения с „корнями“».
Здесь он сумеет завершить третью часть «Удэге» — и критика признает ее лучшей книгой 1935 года.
Фадеев был одинок, вдохновенен, задумчив. «Как порою грустно мне было! Залив замерз. Метель мела… Я много гулял один и жил, можно сказать, воспоминаниями».
Но не только. Он загадочно напишет потом: «Было у меня за это время неизбежно много случайного и просто нехорошего. И в этом смысле Дальний Восток, вновь раскрыв мою душу к добру и разбередив в ней самое чистое, молодое, не принес мне, однако, счастья и даже избавления от многого дурного в самом себе».
С Океанской Фадеев порой ходил во Владивосток пешком — за 19 километров. Город не сильно изменился по сравнению с революционными временами: «Я застал его почти таким же, каким покинул». Это был еще старый Владивосток — изобилующий корейцами и китайцами, со знаменитыми притонами «Миллионки»… Много раз Фадеев ходил мимо домика на Набережной, где когда-то встречался с Асей. «Я подолгу стоял возле него, — над этим обрывом, над этим заливом, с которыми тоже так много связано в моей душе, и мне жалко было уходить». Фадеев чувствовал, что он снова влюблен в Асю, которую не видел много лет. Но Колесникова в эти годы была далеко от Приморья. Вот еще один неслучившийся вариант фадеевской судьбы: остаться в Приморье, встретиться с Асей… Как бы тогда сложилась его жизнь?
[260]
В какой-то момент горсовет выделил Фадееву по его просьбе и городскую квартиру, что опять-таки говорит о том, что он хотел надолго задержаться во Владивостоке. По данным писателей Бытового и Кучерявенко, квартира располагалась на Суханова — рядом с бывшим коммерческим училищем. «Он то давал свое согласие остаться здесь на жительство, то, ссылаясь на дела в Москве, обещал бывать на Дальнем Востоке наездами», — пишет Бытовой.
У Фадеева — грандиозные творческие планы. Он записывает темы для целой грозди рассказов. Напишутся только «Землетрясение» и «О бедности и богатстве», остальные так и останутся идеями: «Оксун непобедимая» (на биробиджанском материале — история любви еврея Яслы и кореянки Оксун). «Муха» — о жене командира погранзаставы. «Любовь» — о муже, строящем дорогу в тайге, и жене, пролетающей над ним на аэроплане. «Дезертиры» — о крупном работнике, бегущем «с Дальнего Востока в Россию», и его сыне-комсомольце, бегущем, напротив, из центра на Дальний Восток. О Билле Хейвуде — американском профсоюзном лидере. О метеорологической станции и снежном обвале… Фадеев делает записи о приморской весне, багульнике, местных деревьях. Ставит себе задачу изучить парусные, моторные и паровые суда, рыболовные снасти, вождение и устройство автомашины, авиацию, колхозное дело и сельхозтехнику, рубку леса и лесосплав, езду на собаках…
Потом появятся наброски к драме «Маленький человек», замыслы рассказов «Выкуп» и «Невысказанные чувства».
Еще позже, в 1946-м, он напишет, что в планах — россыпь рассказов: «Суровые времена» (о Тряпицыне), «Четыре тысячи двести над уровнем моря», «Дурные поступки», «Гусар», «Мой отец», «За здоровье того, кто в пути» (с отсылкой, естественно, к Джеку Лондону), «Игорь и я» (о Сибирцеве), «Окно в историю», «На берегу лазурного моря», «Да святится имя твое»…
Хотел написать книгу о войне, но уже осенью 1946 года сказал: «Мне уже вряд ли удастся написать книгу о воине Красной Армии… Передо мной стоит задача — показать современную колхозную деревню». И этого не успеет.
«Невысказанные чувства», именно…
От общественной работы — не убежать. Фадеев выступает в Хабаровске перед литераторами и учеными, делает доклад «Съезд советских писателей и социалистическая культура», выступает в клубе штаба ОКДВА, у рабочих авторемзавода… Отдохнуть, уединиться надолго ему бы просто не дали, да и сам он не мог отлынивать, но все-таки по сравнению с Москвой было куда спокойнее. «Я очень боюсь московской суеты и склок», — писал он в это время.
Неразумно было бы дальневосточникам не подключать столь сильную фигуру к решению проблем региона — и Фадеева активно использовали как лоббиста. Он вникал в проблемы рыбного хозяйства, посевной, лесозаготовок… Позже, в 1940-х и 1950-х, несколько раз избирался депутатом Верховного Совета СССР и РСФСР от Оренбургской (Чкаловской) и Калининской областей. Но сам всегда считал себя депутатом от родного Дальнего Востока — шефствовал над Чугуевкой, Комсомольском, в 1946 году обратился к Ворошилову с просьбой установить персональную пенсию в размере 1200 рублей вдове Константина Суханова.
Члены писательской бригады по одному возвращались в Москву. Последним, в январе 1935 года, уехал Павленко.
