Кажется, что это сказано сегодня, если сделать поправку на изменившийся контекст. Вместо «японского империализма» и «угрозы делу социализма» — «азиатские тигры», АТЭС, АСЕАН, новый Шелковый путь… Восприятие Дальнего Востока из так называемой Центральной России и сейчас остается примерно таким же, как во времена Фадеева — несмотря на все заявления о «растущей роли Азиатско-Тихоокеанского региона» и о Владивостоке как «тихоокеанской столице России».
Речь Фадеева — настоящий манифест: «Обстановка на Дальнем Востоке — это обстановка бешеных темпов строительства. Например, Украина, с ее 34-миллионным населением, с ее могучей парторганизацией, с ее энергетической и топливной базой, должна освоить в 1934 году три с лишним миллиарда капиталовложений, а Дальний Восток, с двухмиллионным населением, с очень несовершенной техникой, с очень слабыми кадрами, в том же 1934 году должен освоить 1700 миллионов. Таких темпов, какими строится Дальний Восток, пожалуй, не знала никакая часть нашего Союза даже в самые бурные годы первой пятилетки».
Вот ответ на вопрос о том, что тянуло сюда в 1930-е ведущих литераторов — и не только литераторов.
Далее: «Столкновения мирового характера, которыми чревата обстановка на Тихом океане, конечно, не могут не воспламенять настоящего художника на настоящее большое произведение. Но я должен с великим сожалением сказать, что писателя такого типа, который был бы в состоянии охватить всю громаду этой темы, я пока даже не вижу. Вообще говоря, такой писатель пока что не в плане русской литературной традиции. Некоторые товарищи называют меня дальневосточным романистом. Это заблуждение. Я не дальневосточный романист. Я дальневосточный только потому, что я вырос на Дальнем Востоке и больше всего знаю дальневосточный материал, но меня как художника до сих пор интересовал не сам Дальний Восток, а проблемы совсем иного характера. Меня интересовали и интересуют, если можно условно так выразиться, проблемы новой морали, проблемы формирования нового человека в революции». Это так — но все-таки Фадеев и очень дальневосточный, подтверждение чему — уже сама эта речь. Может быть, «открещивание» связано с тем, что Фадеев не хотел считать себя «местечковым» писателем, не желал, чтобы его помещали в региональную резервацию — и был в этом прав.
Сам он думал, что должен появиться другой писатель, не похожий на него: «Литератор другого масштаба, другого размаха, который более свободно владел бы интернациональной тематикой, который мог бы дать вот этот сложный комплекс политических столкновений, которые на Дальнем Востоке грядут и которые уже происходят… Нужен романист такого типа, который бы весь этот сложный комплекс сумел бы охватить, чтобы его герои спокойно перелетали на самолете через Тихий океан, чтобы художник смелой кистью изображал новые города, их мировое революционное значение, мог свободно перебрасывать место действия в революционную Корею, в Китай, а из Китая сразу перебрасываться на Чукотку, в Аляску и т. п.».
Еще: «Человечество селилось по Средиземному морю
[266], по Атлантическому океану. И черт его знает с какого времени создалась литература, в которой освещается то, что делалось вокруг Средиземного моря и вокруг Атлантического океана, а о том, что делалось вокруг Тихого океана, где жили и живут народы с такой огромной историей, с такой огромной будущностью, народы, выходящие сейчас на арену гигантской борьбы, — об этом почти ничего, имеющего массовое значение, не написано».
«Писателя такого типа», способного решить заявленные Фадеевым задачи, не появилось до сих пор.
В 1930-е на Дальний Восток была в хорошем смысле слова мода. Потом всё надолго изменила война. Следующая волна дальневосточной моды пришлась на туристско-геолого-бамовские 1960-е и 1970-е. Но тогда писатели Куваев и Мифтахутдинов, уехавшие на Дальний Восток, смотрелись уже немного чудаками
[267]. А в «лихие» 1990-е народ повалил оттуда толпами, наперегонки («Почему вы еще не в Москве?» — часто спрашивают меня, жителя Владивостока). Теперь на миграцию в страну, а не из страны, а внутри нее — на восток, а не на запад, смотрят как на подвиг самоотречения, изощренный дауншифтинг или особую форму помешательства.
А тогда здесь искрило. Писатели, словно чуткие радары, улавливали сигналы с востока и ехали сюда. Вот как сформулировал это ощущение Фраерман в рассказе «Два снайпера»: «Я спросил у него, почему он так стремился на Дальний Восток. Он ответил:
— Здесь — граница и ближе враг. — Потом, подумав немного, добавил: — Тут есть виноград и кедры».
Вот оно: передний край плюс экзотика.
Характерен роман «На Востоке» Петра Павленко, написанный в 1936–1937 годах. Сам Павленко говорил: «Не было бы Фадеева, не было бы моей книги». Автор описал не только появление нового города на Амуре (читай — Комсомольска, снова тема «аэрограда»), но и будущую войну с Японией. Павленко писал и думал: успеет он поставить точку — или его опередит война? Ее считали неизбежной, и скорое будущее показало: это была не паранойя, а всего лишь реалистичный прогноз.
Из романа: «В канун женского дня Тарасенкова ночевала с самолетом близ старого нанайского стойбища. Бен Ды-Бу, здешний уроженец, ездивший делегатом стойбища в Москву и вернувшийся авиабомбардиром, устраивал вечер. Евгению посадили в президиум между пионеркой, совершившей два парашютных прыжка, и древней старухой, открывшей ясли. После доклада Бен Ды-Бу началась художественная часть — участники вечера слушали патефон, рассматривали виды Москвы и глядели, как Бен Ды-Бу танцует с Евгенией западные танцы».
Потом советские самолеты летят бомбить Японию — согласно известному лозунгу «Малой кровью на чужой территории». В кабине бомбардировщика сидит Бен Ды-Бу и поет «Интернационал». Сильная сцена, своего рода прото-Хиросима — разве что обошлось без ядерных бомб.
Главного героя в романе нет: «И — встали все».
В финале японские военнопленные строят еще один город под Владивостоком и стремительно перековываются.
Так Павленко — и не он один — видел сценарий грядущей войны. Реальность оказалась другой: полыхнуло не на востоке, а на западе, и куда страшнее, и воевать пришлось на своей земле, совсем не малой кровью…
Но тут хочется подчеркнуть вот что: литература Второй мировой войны появилась в СССР еще до ее начала. Война уже была в эфире, и писатели выхватывали ее из воздуха, торопливо фиксируя на бумаге.
Осенью 1933 года в Хабаровске учреждается дальневосточный литературный «толстяк» — журнал (первоначально альманах) «На рубеже»
[268]. Первым редактором стал Шацкий. Среди рубрик — «За колхозные поля», «На шахтах, стройках, промыслах», «Оборона границ»… В ряде источников говорится, что Фадеев участвовал в учреждении журнала и даже придумал ему название
[269].
