Что касается основных героев, то под ненастоящей фамилией выведен только предатель Стахович. Под ним зашифрован молодогвардеец Виктор Третьякевич, которого долго считали виновным в провале «Молодой гвардии». Фадеев писал, что прототип Стаховича — «выходец из хорошей советской семьи», и писателю «не хотелось оставлять неизгладимый след в сердцах его родителей, которые и так много перестрадали от того, что сын их по слабости сердца оказался предателем». Пожалел родных — но трудно отделаться от ощущения, что сработала интуиция: не до конца поверив в предательство Третьякевича, Фадеев решил его пощадить. И угадал: Третьякевич не был предателем. Его доброе имя потом восстановят, хотя сам Фадеев об этом уже не узнает. Брат Третьякевича, правда, еще в 1946 году доказывал писателю, что Евгений невиновен. Но окончательно точки над i расставили гораздо позже — в 1959 году, когда Фадеева уже не было на этом свете.
Оказалось, что Третьякевича оклеветал на допросе полицай (краснодонский следователь при немцах) Михаил Кулешов. На деле Виктор Третьякевич мужественно перенес пытки и был еще живым сброшен в шахту. Эти детали удалось выяснить после процесса над В. Подтынным, служившим в краснодонской полиции в 1942–1943 годах.
«Сдал» же организацию другой ее член, Геннадий Почепцов, по наущению своего отчима. Последний — бывший белый офицер Василий Нуждин (Громов) — стал во время оккупации начальником шахты № 5 и агентом полиции. Молодогвардейцы, по одной версии, и приняли к себе Гену Почепцова специально для того, чтобы через него выведывать у отчима намерения немцев. Почепцова и Громова осудили и уже 19 сентября 1943 года вместе с Кулешовым публично расстреляли в центре Краснодона
[321]. Очевидцы вспоминали: после расстрела народ, до того сдерживаемый солдатами, набросился на трупы предателей. Несколько часов спустя изуродованные тела были увезены за город и утоплены в болоте.
На следствии Почепцова, Громова и Кулешова некоторое время держали в одном помещении — по неопытности начальника милиции, которым из-за нехватки кадров назначили местного шахтера. Видимо, там они и договорились оклеветать Третьякевича, чтобы отвести обвинения от себя. В 1960 году Виктора Третьякевича реабилитировали и посмертно наградили орденом Отечественной войны 1-й степени. Кстати, коммунистов, руководивших краснодонским подпольем или курировавших его — Лютикова, Баракова, Валько, Винокурова, Выставкина, Дымченко и других, — наградили только в 1965-м.
Но вернемся в 1940-е. Местные жители под фамилией «Стахович» сразу угадали Третьякевича. Фадеев твердил, что это собирательный образ; ему не очень верили. Примерно так же было когда-то с Мечиком
[322].
Виновниками разгрома «Молодой гвардии» в романе названы, помимо Стаховича, Вырикова и Лядская — персонажи, которым оставлены реальные фамилии их прототипов. Сведения об их виновности также содержались в материалах краснодонской комиссии. Потом оказалось, что никаких доказательств вины Выриковой и Лядской нет, — но обе девушки надолго попали в лагеря и были реабилитированы много позже.
Перековка в Переделкине
Итак, с точки зрения фактов критика была во многом справедливой, хотя после двух лет восторженных откликов она стала для Фадеева настоящим шоком.
Если раньше книги могли подвергаться атакам по выходе в свет или еще до выхода, то теперь мишенью впервые стал роман, получивший Сталинскую премию.
К тому времени Сергей Герасимов уже снимал по книге кино. Собственно, именно фильм и вызвал недовольство Сталина, которому не понравилось, что комсомольцы действуют в подполье сами по себе, без руководящей роли партии.
Эренбург считал, что Сталин не читал книгу: «Фильм его возмутил… Сталину объяснили, что режиссер следовал тексту романа… Сталин читал много, но, конечно, далеко не всё». А может, пролистал по диагонали — фабула-то ему была уже знакома по газетам? О том же пишет Александр Нилин: «Пожалуй, это был единственный в идеологической практике товарища Сталина случай, когда книгу, вызвавшую вокруг себя шум, он, едва ли не единственный, прочесть не удосужился… С одной стороны… можно увидеть исключительность доверия к Фадееву (этот не подведет), но с другой — оскорбительный для любого автора не-интерес к его тексту».
По словам Виктора Важдаева, ссылающегося на самого Фадеева, Сталин высказал претензии и к языку романа: толстовская манера тяжеловата для масс, лучше ориентироваться на Чехова, Тургенева… Фадеев ответил: «У каждого писателя свой шаг». Вопросы стиля — вне даже сталинской компетенции.
Как бы то ни было, в целом он критику принял — не мог не принять. «Может быть, во мне засело увлечение партизанщиной, — сказал он Эренбургу. — Время трудное, а Сталин знает больше нас с вами…»
Фадеев согласился доработать роман.
Вероятно, он сделал бы это и без критики со стороны «Правды» и лично Сталина. Еще 19 декабря 1946 года — за год до статьи в «Правде» — он публично заявил, отвечая на замечания читателей: «Я лично не считаю роман „Молодая гвардия“ законченным… Мне придется вернуться к нему не раз и не два и более объективным взглядом оценить некоторые детали». Анна Караваева приводит подобное заявление Фадеева, сделанное после присуждения Сталинской премии и до критической статьи в «Правде»: «Мне… придется еще неоднократно возвращаться к „Молодой гвардии“ и в той или иной степени ее подправлять. Дело в том, что для вас это произведение, уже вышедшее в свет, а стало быть, его можно обсуждать. А для меня это еще совсем не остывший кусок металла, до которого еще нельзя дотронуться рукой, многого еще не вижу. Мне нужно еще некоторое время, чтобы я мог объективным глазом посмотреть на все, и тогда придется с годами некоторые вещи постепенно поправлять, дополнять, вычеркивать».
Тогда же, в 1946-м, Фадееву о партийном подполье пишут краснодонская учительница Анна Колотович, дочь Лютикова Раиса, родственники погибших молодогвардейцев. Дополняют, уточняют, иногда спорят.
То есть сначала-то была критика снизу, а не сверху. И Фадеев воспринял ее адекватно, что делает честь «живому классику», «литературному генералу», «министру от литературы» — барства в нем не было. Вторая редакция романа должна была появиться в любом случае. Другое дело, что вмешательство Сталина, безусловно, повлияло на расстановку акцентов.
B. Озеров: «Факты говорят о том, что автор взялся за доработку романа по внутреннему убеждению. Конечно, Фадееву нелегко было пережить критику своего труда. Она была излишне острой, в какой-то части несправедливой. Неправилен был упрек в том, что Фадеев напрасно изображал трудности эвакуации, панику… Рациональное же зерно высказанных критических замечаний Фадеев не мог не принять во внимание».
