Ошибочно направленные пули, кажется, преследовали его в этом городе. Сначала Краевски в строящемся здании, потом две женщины в Нойкёльне, благодаря которым он вообще оказался в морге, а теперь Вильчек. Последняя пуля едва не попала ему в шею, как роковая улика.
В нескольких метрах от входной двери вестибюля Гереон остановился. В голове у него промелькнула какая-то мысль, и ему пришлось остановиться, чтобы поймать ее. Это было скорее озарение, чем мысль, и у него почти возникло такое ощущение, что он сам себе ее выдумал. По крайней мере, эта мысль пришла откуда-то с безоблачного неба. Вахтер, сидевший в своей темной каптерке, удивленно посмотрел на комиссара, когда тот достал из пальто свой бумажник, заглянул в него, а потом снова убрал его в карман и направился к нему.
– А где здесь туалет? – спросил полицейский.
– Вон там, – ответил вахтер и показал на качающуюся дверь, которая вела в демонстрационный зал.
Небольшие таблички робко указывали путь. Когда Рат открыл дверь, в покрытом керамической плиткой помещении было тихо. Кажется, здесь никого не было. Тем не менее он для уверенности закрылся в кабинке и поднял крышку унитаза. Затем комиссар снова достал из пальто бумажник, быстро вынул из него пулю «Лигнозе» и взглянул на нее. Эта пуля уже давно была для него чем-то вроде символа его дружбы с Бруно. Все-таки тот спас ему жизнь высоко над площадью Германнплац. Но для этого снаряда имелось, видимо, более полезное применение.
Рат открыл жестяную банку, перевернул ее, и пуля от маузера упала в унитаз. Послышался не внушающий подозрения всплеск, а потом негромкий клацающий звук от соприкосновения металла с керамикой. По унитазу потянулись красные полосы, которые постепенно превратились в розоватые облачка. Гереон повозил указательным и средним пальцем в испачканной кровью жестяной банке и потом стал вертеть пулю «Лигнозе» между окровавленными кончиками пальцев. Когда она стала выглядеть достаточно измазанной кровью, он опустил ее в банку. Баллистики все равно вымоют ее перед исследованием, но она, по крайней мере, на первый взгляд должна выглядеть так, будто ее достали непосредственно из мозга. Затем полицейский вновь осторожно закрутил банку и убрал ее, после чего спустил воду в унитазе и подождал некоторое время, пока не успокоятся водяные вихри. Пули видно не было. Она исчезла в берлинской канализации. Возможно, какая-нибудь крыса по ошибке проглотит эту пулю, а может быть, она окажется на поле орошения или просто навечно осядет на дне канала на Ганновершештрассе. В любом случае она никогда не попадет под лупу баллистика службы криминалистической техники.
А для пули, которая сейчас тихо позвякивала в жестяной банке, никогда не найдется контрольный образец. Оружие, из которого она была выпущена, Бруно навсегда изъял из обращения. Оно было их рабочим договором с сексотом Краевски. Баллистическое исследование в деле Вильчека, таким образом, увы, ушло в песок.
Эта мысль в значительной степени успокоила Рата, и его настроение моментально улучшилось. Когда он вышел из кабинки, ему больше всего хотелось радостно засвистеть, но он взял себя в руки. Лучше не привлекать к себе внимание. Правда, ни в одной из соседних кабинок никого не было ни слышно, ни видно, но никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Комиссар смыл над раковиной клейкую кровь с кончиков пальцев и вышел из туалета. В коридоре тоже никого не было, и Гереон направился назад к вестибюлю, где, кивнув вахтеру, прошел мимо его каптерки и вышел на улицу. Уже смеркалось.
21
Он распределил задания между сотрудниками. Червински и Хеннинг по-прежнему работали в квартале Штралау и обходили дома вокруг строительной площадки. Плюх и Плих
[31], так называли эту парочку в «замке». Оба – один толстяк, другой, наоборот, долговязый – казалось, были неразлучны, и работать им было лучше всего тоже в паре. А Йенике попытал свое счастье у почетных членов объединения «Беролина». Рат мог себе представить, как это взорвало Марлоу, если тот узнал, что фараоны попробовали на зуб его любимое объединение. Возможно, новичок вскрыл какую-нибудь ссору среди мошенников, которую можно было бы рассматривать как мотив преступления. Конечно, этот след тоже уйдет в песок. Но это было лучше – иметь какой-то след, который приведет в ничто, чем вообще не иметь ничего. Если уж суждено ему было начать свою работу в инспекции А с нераскрытого преступления, то надо остаться не с абсолютно пустыми руками.
Гереон сидел за своим новым письменным столом и размышлял. Его уединенность в этом кабинете вынуждала его к более частым раздумьям, чем ему этого хотелось. Пора было вернуться из отпуска секретарше.
Зазвонил телефон. Наверное, опять редактор издательства или журналист из газеты домогаются дорогого господина Рёдера! Он раз и навсегда отфутболит эту банду!
– Тюрьма Плётцензее. Камеры для зарвавшихся борзописцев и сотрудников уголовного розыска, – сказал полицейский в трубку.
– Говорит Клинг, секретариат Цёргибеля. – Обладательница женского голоса на другом конце провода, похоже, была не расположена шутить. Дагмар Клинг называли еще Гильотиной, и она охраняла приемную начальника полиции, как цербер. – Это комиссар Рат?
– Да, это я.
– Господин начальник полиции просит вас зайти через полчаса, господин комиссар.
Ровно в девять Рат постучал в дверь Дагмар Клинг, но она просила его подождать, усадив его на диван в приемной. Обитая дверь в кабинет Карла Цёргибеля была закрыта. У начальника полиции шли переговоры. Клинг могла бы и не сообщать это Гереону, потому что, несмотря на толстую обивку, через тяжелую дверь кабинета доносились голоса. Секретарша продолжала невозмутимо печатать, как будто ей до всего этого не было никакого дела. При этом можно было разобрать почти каждое слово, так громко говорили присутствующие в кабинете шефа. А точнее – рычали. Комиссар сделал вид, что ничего не слышит. Он теребил свою шляпу и рассматривал эстампы с видами старого Берлина, которые висели на стенах. Но даже если бы он хотел быть деликатным, разговор на повышенных тонах в кабинете невозможно было пропустить мимо ушей.
– …но мы делаем уже все, что в человеческих силах, господин начальник полиции! – Несомненно, это был голос старшего комиссара Вильгельма Бёма. Он, видимо, находился под серьезным давлением, и его оправдания звучали почти отчаянно.
– Тогда, значит, человеческих сил недостаточно! – У Цёргибеля была майнцская манера говорить нараспев. Это Рату было известно еще по Кёльну. Чем больше он распалялся, тем выше звучал его голос. Пока что его тональность соответствовала тенору, но что будет, когда она изменится в сторону альта или перейдет даже в сопрано! – Пресса хочет, наконец, видеть результаты! Вы не обязаны сразу распутать все дело! Но какие-то новости у вас все же есть, черт подери!
– Но ничего из того, что могло бы заинтересовать прессу, господин начальник полиции! Многочисленные мелкие детали – возможно, важные, а возможно, и нет. Сейчас это пока нельзя определить. И я не хотел бы, чтобы это решала пресса.
