– Не надо, – отодвинулся на всякий случай Мишка.
– А что, – засмеялся дядька, – человек скотина такая – все стерпит!
Утро застало врасплох.
Солнце еще не взошло, но было уже светло. «Час собаки», только наоборот.
«Час кошки?» – подумал Птахин.
Не вставая с лежака в избушке, он минут десять разглядывал водную гладь, обеспокоенную плавящимся хариусом
[38].
Первый луч солнца прорезался над водой, ярко высвечивая теряющийся в утреннем тумане корабль.
Что-то там грохнуло, и страшный рык, похожий на зевок, пронесся над озером.
– Подъем! Готовность – тридцать минут! Отходим без предупреждения! – прогремело в утренней пелене.
Дядька шутит! Легкие прочищает. Но идти надо, и чем раньше, тем лучше. Что там на Рытом ждет?
А там дожидался рыбнадзоровец Николай с глубокими складками на худощавом лице.
Подошли в расчетное время – одиннадцать ноль-ноль.
Оказалось, второй рыбнадзоровец, Юрка, убежал распадком следом за конкурентами. Значит, главное действие сейчас там.
Пока совещались, Мишка слушал и осматривался.
Тихо на мысе – ни выстрелов тебе, ни громов с молниями, но какой красивый Рытый!
«Интересно, – прикинул Птахин, – какая силища вынесла это огромное количество камней с песком из ущелья? Глубина по эхолоту почти сто отвесных метров. Что за силы его намыли?»
Когда взрослые сошли на берег и стали «брызгать», Мишка отошел в сторонку. Сильно повлиял на него разговор с тофаларской шаманкой.
«Ну пришли и пришли, – рассуждал парень. – Чего водку-то лить? Позже помолюсь, – пообещал он себе и глянул в темнеющий распадок. – Как туда пойдем, обязательно».
На бурятской земле вроде и положено «брызгать», но его батя, например, никогда не шаманил.
Вот и сегодня посмотрели взрослые на Мишку, но промолчали – понимают, чье это воспитание.
После Птахин в дом рыбацкий зашел, который они зимовьем называли. Крыша шиферная, стены тесаные. Дом как дом – ничего похожего на зимовье. Хотел расспросить дядю Ваню о Рытом, но тот заявил: мол, рассказы потом, а сейчас им пора к шаманке в Усть-Баргузин.
Глава двадцать третья
Съеденный заживо
Комары, подъем и жертвенник
Редкая птица летит по ущелью – только ветер да комары. Радуются-суетятся кровопийцы-«зомби». Столько еды подвалило, вот только не взять ее никак. Рядом вроде тело с кровушкой, а не добраться. Тыкнет хоботком иной в сетку накомарника. Звенит рассерженно. На второй круг идет. По одежке пробует там-сям – нет брешей в обороне.
Взлетел комар, заложил вираж над телом. Ну-ка, ну-ка, что там на руке белеется – полоска светлая возле манжета?
Пикирует. Сел и сразу понял: вот оно. Хоботок вонзил, аж загнулся. Заработал насос.
Вдруг железка, на руку надетая, как зазвенит!
Будильник.
В реальном мире негромко, а в комарином – будто состав железнодорожный пошел.
Шевельнулась рука и тащит куда-то комара, а тот знай насасывает.
– Падла какая! – Юрка увидел насекомое на руке рядом с командирскими часами. Придавил пальцем и прервал жизненный путь кровососа.
Рассвело, но солнца нет пока. Ночная влага закрывает просыпающийся мир.
Решил: «Пора».
Парень встал. Присел несколько раз, руками помахал. Застоявшаяся за несколько часов сна кровь пульсирует – тепло несет.
С места пошел не спеша. Фора есть – несколько часов. Один идет. Без груза. Сидор и десяти килограммов не тянет – так, прогулка налегке.
ТТ на тренчике – тоже не винтовка. Зачем только ремешок этот? Но Николай заставил. Может, и верно: выпадет – не заметишь, а он так «машинке» потеряться не даст…
Подошел к звериной тропе. Место нехоженое. Смотри под ноги, головы не поднимай – неровён час… Аккуратность никому еще не вредила.
Тропа в гору повернула.
Отвесная скала слева резким откосом пошла, но подняться можно, хоть и крутовато, – градусов двадцать пять – тридцать и стланик кедровый.
Какой же заразой он оказался!
Юрка первый раз на такой сплошной ковер попал! Вроде и гнется кедр, а силы в нем, даже побежденном, – ух! Того и гляди, назад отбросит – полетишь-закувыркаешься!
Тут, на беду, горелый пошел, жесткий, как железо. Можно и ногу пропороть.
Тяжело шагалось, а сколько еще пути?
Ни впереди ничего не видно, ни сзади, только наверху вечно синее небо повисло, да солнце первыми лучами тело и спину прижигает.
Лишь фора по времени и успокаивает: можно не суетиться.
Разборчиво ступает Юрка – шаги выверяет, на часы не смотрит. Сколько времени ползет, угадать не пытается, – жалкий червячок на «приветливом» склоне.
А троица только-только проснулась и по сторонам разбежалась.
Кто зубы чистит, кто едой занялся, а кто палатку собирает-пакует. Хорошо, с вечера в термос чаю налили – греть не надо. Бутерброды. Кружки с парящим напитком темного цвета – радость утренняя и последние минуты перед марафоном.
«Дойти бы… – прикидывает силы Петрович. – Ваня сказал, крутизна немалая – с отметки 1217 на 1858 карабкаться. Это ж только по карте гулять легко. На самом деле больше на склоне пролежишь».
Разобрали-упаковали и вещи. Собрали-закопали мусор. Пошли.
Хорошо отдохнули, а ноги гудят (не городские нагрузки – все тело работает). Ни одного шага, как по асфальту, – кочки, да ямки, да стланик кедровый.
Как в гору начали подниматься, совсем завязли.
Ване с Анной Иосифовной ничего – легкие они, а Петрович только и делает, что на спину падает и дух переводит, глядя в пронзительно синее небо.
Но вперед-таки понемногу продвигались.
Рытый не отпускает – в спину беспокойством дышит.
Что за место такое? Недаром не ходят сюда да легенды с небылицами плетут. Следов человека нет – одни звериные.
Лежит на спине Петрович и боковым зрением лоскуток странный видит на обломке стланика горелого. Повернулся, руку протянул, снял аккуратно.
Подумал: «Странно: цвет зеленый. На камуфляж похоже. Висит недавно: ни поблек, ни выцвел. Будто вчера-сегодня на ветку нацепили. Так, может, и неуютно оттого, что ведут нас? – Он присел. – Или впереди команда какая идет, что письмецо голубиное, как и мы, прочла. Ну-ну, поглядим».
