Наш разговор, наш крик был похож на разговор двух подростков: я вот тебе! Нет, это я тебе!.. Я выпила больше, чем следовало, а ты, Джейк, – ты, похоже, впадал в детство, ты вел себя как мальчишка, – и я вырвала руки из твоих цепких стариковских лап, а ты прошипел: «Я везу тебя в аэропорт! Ты сегодня же летишь в Москву!» А я с вызовом крикнула: «Да, я лечу! Ни секунды больше не останусь здесь, с тобой!»
А ты опять зашипел: «Да, да, ты летишь, я понял, я все понял, какая же ты, Мэри, сука, и тебе от меня не видать ни цента!» «Посмотрим», – сказала я. «Посмотрим, – усмехнулся ты. – И я не желаю тебя больше видеть, – сказал ты, – я прошу тебя убраться поскорей из моего дома – и из нашей страны». «В гробу я видала, – закричала я, – тебя, твой дом и твою долбанную Америку!..»
…Маша, пытаясь согреться в холодной камере, стащила с себя куртку, укрыла ею ноги и легла на койку, обхватив себя руками. Мысли ее, казалось, бежали по кругу: Джейк – девчонки – Боренька – и опять Джейк…
Мы с тобой так яростно расстались – зачем же ты опять вернулся, Джейк?!. Сегодня в третий раз ты вернулся в Россию – зачем?!. Ведь ты уже в могиле обеими ногами, Джейк! Зачем ты опять приехал? Ты думал снова шантажировать меня своими деньгами? Снова прельщать своим завещанием: я, мол, тебя опять впишу, я тебе опять пообещаю денег – а ты только полижи снова мое старческое, мое ледяное тело?! Неужели во всей Америке не нашлось, Джейк, шлюхи, чтобы смогла за все твои миллионы удовлетворить тебя?! Или ты на самом деле, несмотря на всю свою богатую важность, из породы мазохистов – я унизила тебя, а тебе это понравилось, и ты приехал, чтобы унизиться снова? Или ты специально, сволочь Джейк, приехал, чтобы присутствовать при моем окончательном падении? При моем окончательном, самом последнем унижении?! И ты помог им меня ловить? Ты сам заварил эту кашу – и сам в конце концов, супермен, ковбой, поймал убийцу? Ох, Джейк, лучше бы я тогда, в твоем особняке, убила тебя!
Ведь когда я, Джейк, уже на следующий день летела над океаном, я понимала: я должна что-то сделать. Сделать нечто такое, чтобы все было по-моему. Чтобы ты, сволочь, перевернулся в гробу. И чтобы моим товаркам, моим заклятым подругам, которым так в жизни везло, хотя бы в этот раз не досталось бы ни черта!
Знаешь, Джейк, когда остаешься одна, когда ненавидишь и когда есть цель: добиться своего и отомстить – поутру голова, сколько бы ты ни выпила накануне, бывает ясной и ледяной – и в ней не просто клубятся яростные мысли: в ней созревают планы. Мои планы были яростны и красивы. Но между планами и действием – дистанция огромного размера. И я никогда бы не начала действовать, когда бы не ты, Джейк.
Но ты, похоже, захотел меня добить. Однажды я получила длинное и красивое письмо с американской маркой – сперва я-то думала, что это письмо от тебя, Джейк, что ты опять приглашаешь меня, опять просишь у меня прощения… Но я разорвала конверт, письмо оказалось на официальном бланке, вверху него стоял штамп «Адвокатская контора „Симпсон, Барри и партнеры”»… И я вооружилась словарем – помнишь, ты учил меня английскому, Джейк, и я оказалась способной ученицей… Я перевела сухой и короткий текст: «Настоящим вы, мисс Мария Маркелова, официально уведомляетесь, что вы, равно как и ваши родственники, более не входите в число наследников мистера Джейкоба Уильяма О'Гара и все ваши претензии на наследство мистера Дж. У.О'Гара будут оспорены в суде».
Значит ты, гадский Джейк, подумала я горько, решил мне еще раз, через океан, отомстить за свое унижение. Ты выполнил свою угрозу. Ты вычеркнул меня с Боренькой из своего поганого завещания. И, значит, мы не получали ни черта.
И вот тогда я твердо решила: этому не бывать. И понимала: уж теперь-то я не остановлюсь ни перед чем. И на это толкнул меня ты – ты, Джейк!
Сперва я думала, что все будет просто. Очень просто, Джейк. Четыре или пять выстрелов. И все, Джейк. Твоих прекрасных сраных наследниц – больше не будет…
Я купила пистолет, Джейк. Знаешь ли ты, как просто в России купить пистолет – наверно, еще проще, чем в твоей гадской, вооруженной до зубов Америке? Ты просто приходишь на рынок – на любой московский оптовый рынок, ты с полчасика шляешься там и наблюдаешь за хачиками, и вычисляешь того черненького, кто у них за бригадира. И ты подходишь к нему и говоришь, что хотела бы купить оружие. Конечно, он говорит с усмешечкой: ты что, женщина, ничего у меня нет, и уходит, оборвав на полуслове и даже не обернувшись. Но ты продолжаешь толкаться на рынке, и еще через полчаса к тебе подходит чернозадый мальчонка и говорит: через час в лесопосадке. И ты снова гуляешь, вроде бы беззаботно, но уже знаешь, что тебя ведут, а потом приходишь в назначенное место – а азеры уже отсмотрели тебя и увидели, что ты одна, и поняли, что ты не из ментуры… И черный пацан подходит к тебе и говорит: «Двести», – и берет деньги, а спустя десять минут подходит другой мальчишка и сует завернутое в тряпицу оружие…
Все без обмана, я опробовала этот «макаров» в лесу, мне понравилось стрелять, я с удовольствием представляла, как разлетаются головы моих так называемых подруг… Но потом я познакомилась с ментом – конечно, я переспала с ним – и навела разговор, и он рассказал мне, что оружие на рынках – паленое: то есть уже побывавшее в деле или же известное по номеру, откуда и при каких обстоятельствах оно украдено.
Значит, поняла я, из этого пистолета можно сделать только один выстрел – или собрать их всех вместе, внезапно прийти к ним и уложить всех разом, а потом оружие – в реку, и дело с концом.
И тогда я позвонила нашему Фомичу – как удачно, от него ушла жена, и он нуждался в утешении – и стала спать с ним… Я исподволь вызывала в нем ностальгию… Парашютное братство, прыжковая романтика… Я надеялась, что однажды он соберет всех своих девочек, команду, – приеду и я, и в какой-то момент достану пистолет, и… Но потом я подумала: я могу и не успеть. Или промахнуться… Их будет вместе с Фомичом четверо – а если еще будут мужья? А патронов в пистолете оставалось всего шесть, а если рука вдруг дрогнет, и я промахнусь? И кто-то выживет и все расскажет?
И тогда я стала готовить запасной план. Он был чертовски хорош, и планировать смерть, мечтать об их смерти – мечтать разумной, холодной, ясной головой – оказалось едва ли не слаще, чем потом убивать.
Вы все думали, – обращалась Маша теперь и к Кате, и к Насте, и к Валентине, что я просто никчемная алкоголичка, что я только и умею, что пить и прыгать, прыгать и пить, а я – вы поняли уже? – умею в этой жизни и кое-что другое. Я умею быть хладнокровной. Я умею изворачиваться. Я могу не дрогнуть. Я могу казаться одной, а быть – другой. Я умею соблазнять. Я умею рассчитывать ходы и планировать операцию. И еще – я могу убивать.
Вы, наверно, думаете там все: зачем она принялась перечить Джейку? Зачем просила одна – все? Разве мало ей было двенадцати с копейками миллионов долларов – как и всем, поровну, по-братски? А я не хотела делиться с вами – ни поровну, ни по-братски! Я хотела получить компенсацию – за все: за ложь, которой меня кормили, за предательства, на которые меня толкали, за унижения, что я переносила… И – за Бореньку, выросшего сиротой, без отца, без бабушек: только я, да аэродром, да случайные любовники, да высокомерные подруги… Неужто все это, вместе взятое, не стоит пятидесяти миллионов долларов?! Мне, одной, без всякой дележки?!
