Я вытерла тыльной стороной ладони глаза.
– Что толку такое вспоминать? Нонни всегда так говорит. Наверное, она права. – Я посмотрела на нее. – Какой в этом толк?
– Думаю, когда мы теряем людей, то наш долг – вспоминать их. Особенно хорошее.
Я целую минуту обдумывала ее слова. Они мне понравились. Никому не хочется, чтобы его забыли.
– Моя мама… Ее все равно что не было вообще. Она всегда была хворая. А потом такого натворила, что ее забрали и увезли. Навсегда. Вы слыхали о поступке нашей матери?
– Расскажи, – попросила она.
Я решила, что это будет неправильно.
– Вы сами сказали, что о человеке надо стараться вспоминать хорошо. А что делать, когда ничего хорошего о нем не помнишь?
Она отвернулась, как будто сама не знала ответа.
– У тебя не осталось хороших воспоминаний о матери? – спросила она.
Я долго думала.
– Ничего не припомню.
– Прости, – сказала она, и я опять чуть не разревелась.
– Могу рассказать, что она сделала. Очень плохую вещь. Знаете миссис Гардинер, жену мистера Гардинера? Она работает в лавке. Моя мать пришла туда с нашим кухонным ножом, подошла к миссис Гардинер и порезала ей щеку. Прямо распорола. Вот почему ее увезли. По-моему, это настоящий позор.
– Ты знаешь, что такое «психическое заболевание», Айви?
– Чокнутая?
– Чокнутая – нехорошее слово. Как будто мы осуждаем человека за его психическое заболевание. У твоей матери было психическое заболевание. Она ничего не могла с этим поделать – вот как ты ничего не можешь поделать с тем, что у тебя голубые глаза. Но психическое заболевание делало ее опасной, поэтому пришлось ее увезти, чтобы она больше ни на кого не нападала. Ее поместили в место, где о ней могут позаботиться.
– Нам не разрешают ее навещать.
– А тебе хотелось бы?
Я покачала головой. Я боялась своей матери. Боялась того, что сама испытаю с ней рядом.
– Я ее не знаю. Это, наверное, ужасно – не хотеть видеть родную мать?
Она уставилась на табачное поле перед нами, на «Зеленую» сушильню вдалеке.
– Чувства не бывают правильными и неправильными, – проговорила она немного погодя. – Они просто есть.
Я стала думать о своей любви к Генри Аллену. В ней не было ничего неправильного, как бы к ней ни относился Гардинер-старший.
– Я знаю, что произошло с Уильямом, – сказала она. – Мэри Элла не тем кремом его помазала.
– Она его чуть не убила!
– Убить – это вряд ли. Но бедняжке было очень больно.
– Ему до сих пор больно. Ей стыдно, но это ничего не меняет. Медсестре Энн придется часто к нам приезжать и осматривать малыша Уильяма. Его и Нонни – она неправильно меряет свой сахар.
– Значит, ты хочешь, чтобы медсестра чаще навещала Нонни и Уильяма?
– Да, но не меня! – спохватилась я. Не хватало, чтобы Энн продолжила мучить меня стыдными разговорами!
– Почему не тебя?
От смущения я не могла на нее смотреть. Я уставилась на «Зеленую» сушильню. Работников не было видно.
– Она мне кое-что привезла. Это чтобы… Ну, когда ты с парнем. – Я чертила пальцем кружочки на земле и смотрела на них, а не на нее. – Мэри Элла – вот кому это нужно. Она даже немного у меня стащила, так что разговаривать надо с ней. Не знаю, почему она взялась за меня, а не за Мэри Эллу.
– Кто дружок Мэри Эллы? – спросила она.
– Кто ей НЕ дружок? – фыркнула я. – Вы ее видели. За ней все бегают. Все парни на много миль вокруг. Она как помойная кошка на охоте, все они это знают.
– Ты ладишь с Мэри Эллой?
– А как же! Она ведь мне сестра. – Можно подумать, это что-то объясняло! – Раньше мне хотелось быть как она. Красоткой. Но если за красоту расплачиваешься глупостью, то мне этого не надо. – Я взглянула на нее. – Я за нее беспокоюсь. Она себе не хозяйка. Вы ведь и с ней будете говорить?
– Может быть.
– Она ничего не ответит. Она как книжка с замочком и ключиком.
– Вроде дневника?
– Вроде того. Я никогда их не видала.
– Айви… – Она облизнула губы. – Ты тоже очень красивая.
– Какое там! – Я улыбнулась, зная, что покраснела как дура.
– Да, красивая. Но не как Мэри Элла. Таких, как она, совсем мало. Но у тебя собственная красота, и, я уверена, она привлекает мальчишек. У тебя есть дружок?
Гардинер все ей разболтал? Она думала, наверное, что я все ей выложу, забыв, что надо позаботиться о Генри Аллене. Не на ту напала!
– Нет, – ответила я.
Она нервно сцепила пальцы.
– Я хочу сделать так, чтобы ты закончила школу. Чтобы не должна была ее бросить, родив ребенка, как Мэри Элла.
– Не будет у меня никакого ребенка, – сказала я. – Об этом можете не беспокоиться.
Она кивнула.
– Это хорошо. Я почему заволновалась? Соседи говорят, что ты куда-то бегаешь по ночам…
– Кто говорит? – На кого она намекает: на миссис Гардинер, на пожар или на еще что-то?
– Это неважно. Для меня важно, чтобы тебе ничего не грозило. Чтобы ты… не попала в беду.
– Со мной все в порядке, – упрямо повторила я. – Говорю вам, лучше побеспокойтесь о моей сестрице. И медсестре Энн можете сказать то же самое.
– Ладно, – сказала она и поменяла ноги. – Что конкретно вам сейчас нужно? Твоей семье?
– Конкретно?.. – О чем это она? Что за нелепое словечко?
– Я про вещи. Одежда, мебель?
– Оконный вентилятор! – вспомнила я. Второе лето я не могла его допроситься!
Миссис Форрестер улыбнулась.
– Не знаю, возможно ли это, – сказала она. – Шарлотта – миссис Веркмен – кажется, считала, что нет, но я попробую, даю слово.
– Спасибо.
– Ты огорчена, что вместо миссис Веркмен теперь буду я? – спросила она.
«Еще как!» – подумала я, но вслух сказала:
– Она была прямо фокусница. Мы говорили ей, что нам нужно, и она все привозила… кроме вентилятора. – Я ставила точечки вокруг своего круга на земле. – Она догадалась, что у Нонни проблемы с сахаром, прежде чем кто-то еще это заподозрил. Она даже узнала, что Мэри Элле надо вырезать аппендикс, когда той еще не стало плохо. Если воспаленный аппендикс лопнет, можно помереть, так что миссис Веркмен, можно сказать, спасла Мэри Элле жизнь.
– Вам будет ее не хватать, – сказала она.
Я кивнула, хотя вдруг сообразила, что миссис Веркмен никогда вот так не сидела со мной в теньке и не задавала вопросов, как взрослой. Можно было подумать, что этой, новенькой, важны мои ответы!
