– А примерно в котором часу вы из аэропорта выехали? – невзначай спросил следователь.
– В час ночи, наверно…
– А что ж так поздно? Самолет ведь по расписанию прилетел? В одиннадцать?
– Да пока то, пока се… Паспортный контроль, багаж, на таможне еще шмонали… А может, я и полпервого поехала… Я не помню… Да какая разница!
– А во сколько вы, Анжела, сюда, на базу, подъехали?
– Да я на часы не смотрела…
– Сюда от Шереметьева езды, наверно, километров шестьдесят, так? Вы ведь никуда не заезжали?
– Нет, – помотала головой Анжела.
– Ну, значит, наверно, вы тут часа в два оказались?
– Да, примерно, – пожала плечами Кондакова, – а что?
Словно не замечая ее вопроса, Опер продолжал:
– А где вы машину отпустили?
– У ворот базы.
– Чего ж дальше-то не проехали? Прямо к корпусу?
– А зачем? – искренне удивилась Кондакова. – Вещей у меня с собой не было, а здесь, на базе, меня никто не тронет. Пройтись хотелось по свежему воздуху. Да и сторожа этого пока добудишься…
– Значит, сторож даже не видел, как вы приехали?
– Да не было его! Или спал. Я под шлагбаумом пролезла и к корпусу пошла. И меня никто не остановил.
– А здесь, в корпусе? Вы никого по дороге не встретили?
Кондакова покачала головой.
– Нет, никого.
– И вы сразу в комнату мужа пошли?
Кондакова закивала. Глаза ее потихоньку стали снова заполняться слезами.
– А откуда вы узнали, в каком конкретно помещении он проживает?
– Он всегда здесь в одной и той же комнате ночует. Я ведь была у него уже тут. Два раза…
Девушка смолкла, и Опер ласково продолжил за нее:
– Значит, вы вошли в корпус. И вы что-то увидели?
– Да, – выдавила из себя Анжелика, – я заглянула в коридор с лестницы и сразу мужа увидела… Он шел по коридору… Быстро… Голый… То есть в одних трусах…
– Он что, вас не заметил?
Кондакова замотала головой.
– Я за угол спряталась. На лестнице… А потом… Потом он шмыг – и в другую комнату зашел… Не в свою… Ну, я к той двери и подошла, потихоньку… Я думала, он там со своим другом, Карповым, выпивает… Ну, я потихоньку подошла к двери и слышу: он там, – лицо девушки передернулось гримасой отвращения, – возится… Бормочет: «Давай, мол, Снежанка»… Типа: «Да брось ты…» Типа: «Не ломайся, давай еще разик, как встарь…»
– А вы уверены, что это он был? А не Нычкин, например?
– Да что ж я, голоса его, что ли, не узнаю! Муж ведь!.. Гадость какая!.. О-ох!..
Девушка выдохнула и отчаянно закрыла лицо руками – плотно-плотно.
Следак с Опером переглянулись.
– А дверь в комнату была заперта? – вкрадчиво спросил оперативник.
– Откуда я знаю! – глухо выкрикнула Анжела.
– Ну, наверное, вы знаете это потому, – осторожненько продолжил Опер, – что сначала затаились. Например, вот здесь, на лестничной площадке.
Опер взял с журнального столика схему базы, нарисованную следователем, и тыкнул пальцем в то место, где, по его мнению, находилась Анжела.
– Потом, – продолжал он, – вы дождались, когда из той комнаты, где находился ваш муж, выпорхнула Снежана. – Опер так и сказал поэтично: «Выпорхнула». – Вы не стали выяснять с ней отношения. В конце концов, вы и без того знали, что раньше между нею и вашим мужем была связь. А то, что вы подслушали под дверью, просто и недвусмысленно свидетельствовало об одном: их отношения возобновились. И, увы, не по инициативе Снежаны, связь решил возобновить ваш муж. И тогда вы вошли в комнату, где почивал ваш супруг. И когда увидели его, мирно храпящего после секса с другой женщиной, вы перестали владеть собой…
– Нет! – слабо воскликнула Анжела.
– Да! – с азартом проговорил Опер. – Вы находились в состоянии аффекта. Проще говоря, были не в себе… И вы, Анжела, схватили со столика первое, что попалось под руку. И ударили спящего мужа. Увы! Оказалось, что под руку вам попал перочинный нож, а ударили вы своего супруга прямо в шею…
Кондакова смотрела на майора расширенными от ужаса, непонимающими глазами.
– Давай, Анжелика, – со своего места у двери сочувственно подхватил следователь, – расскажи нам все. Не бойся, тебя не посадят… Убийство, можно сказать, по неосторожности, да еще и в состоянии аффекта… Ты ж ведь не хотела его убивать, правда? Ты только что стала свидетелем супружеской измены… Могу практически гарантировать, что тебя оправдают… Особенно если ты потребуешь суда присяжных. Присяжные у нас жалостливые… Так что давай, Анжелика, расскажи нам всю правду, сними грех с души…
Девушка вскочила и отчаянно выкрикнула:
– Нет! Нет! Это не я! Я не убивала!!!
Опер со следаком переглянулись.
Варваре показалось, что они готовы поверить Анжелике. Да и ей самой внутренний голос нашептывал, что Кондакова, жена убитого футболиста, возможно, и вправду не виновата. Даже очень хорошей актрисе трудно сыграть такое неподдельное отчаяние, какое Анжела изображала (изображала ли?) сейчас. Да и вообще: на ее лице за какие-нибудь последние пятнадцать минут отразилось множество эмоций. Сначала, когда она узнала о смерти мужа, непонимание, сменившееся откровенным горем. Потом, когда Опер стал вешать на нее убийство супруга, в глазах Анжелы последовательно отражались удивление, возмущение и, наконец, страх.
«Такую гамму эмоций может, пожалуй, только Мерил Стрип сыграть, – мелькнуло у Вари, – или Инна Чурикова. Если она притворяется – значит, великая актриса. Ей сразу можно «Оскара» давать!»
К тому же Варе было по-человечески жалко девушку. Шутка ли: Анжелка, довольная и расслабленная, вернулась с отдыха на Цейлоне, предвкушала, наверное, как преподнесет своим появлением супругу сюрприз, который перерастет в бурную ноченьку. А тут… Сначала она убедилась – причем без сомнений, что называется, воочию, – что молодой (и, кажется, любимый) муж ей изменяет да еще с ее же знакомой. Уже одного этого хватило бы, чтобы испытать настоящий шок. Но мало того. Потом на Кондакову навалилось известие о смерти супруга. А теперь, напоследок, ее саму обвиняют в этом убийстве!.. Есть от чего сломаться!
Правда, если бы Варя вдруг узнала, что это все-таки Анжелика в порыве ревности, движимая оскорбленным самолюбием и гневом, убила молодого Кондакова, она бы поняла ее. Не оправдала бы, нет – лишать другого человека жизни нельзя никогда, ни за что, ни за какие его прегрешения! – однако поняла бы. И потому Варваре был очень хорошо ясен ход мыслей Опера: убийство на почве ревности (к тому же в котором оказывались не замешаны футболисты сборной!) было бы самым удачным и подходящим для них, расследователей, исходом дела.
