Весь день мы трудились в поте лица. Джозайя был предан Фелисии, помешан на ее проектах, но и на своем творчестве тоже. В моей памяти он всплывает как человек, который постоянно носит тяжести. Тем временем Фелисия целями днями висела на телефоне. Часовые пояса разрушили ее жизнь. Никто не спал. Атмосфера была напряженной и захватывающей. Я убедила себя, что узнаю намного больше, проводя время с Фелисией, чем если бы ходила на лекции, и кажется, это было именно так. Тем не менее я продолжала рисовать. Я вставала рано утром и смотрела на пустой холст, пока на нем не появлялся рисунок. Смотрела и рисовала. Пыталась что-то понять. Была ли я способной? Была ли я частью творческого мира? Почему я ей нравилась? Я оставила те картины, когда уезжала из города, поэтому теперь никогда не узнаю, были ли они стоящими. Они точно не были плохими. Но это сейчас не важно — они навсегда потеряны.
В декабре у мамы закончились деньги. На выходных у нее отключили свет, и она не могла заплатить за аренду. Ее новый бойфренд оплачивал все ее счета, пока она работала в очередной неприбыльной организации. Он ударил ее, всего один раз, но моя мама не глупа, она знает, что одного раза достаточно: где один, там и два, и она сразу же выставила его из квартиры. Вещи ждали его на улице, когда он вернулся домой после ночи, проведенной в тюрьме. Я отправила ей чек, чтобы она могла оплатить аренду за несколько месяцев. Брат и его девушка предложили оплатить счет ее дорогостоящего психотерапевта. Я не задумывалась о том, как сама буду платить за свое жилье, но к Рождеству поняла, что я на мели. Я рассказала об этом Фелисии, но не объяснила, почему так произошло. Не хотела, чтобы она знала о слабости моей матери. Вместо этого я позволила ей думать, что я дурочка.
Я испытывала большой энтузиазм, когда мы пришли к мысли, что мне следует перебраться к ней в квартиру на Логан-сквер, хотя бы на весенний семестр. Какая ужасная идея! Я хочу спросить: чья это была идея в конечном счете? Пытаюсь вспомнить, но не могу. Это было глупо, но я хотела быть там, с ними обоими, просто потому что мне нравилась близость между нами.
— Здорово, что ты будешь рядом, — сказала Фелисия. — Мне нравится, когда в доме много людей.
Последнюю фразу мне было очень приятно слышать. Как будто она призналась в слабости, в том, что страдает от одиночества, как все люди. Мне понравилось это наблюдение, но также я была разочарована, ведь мне импонировала идея о том, что она не нуждается во мне, вообще ни в ком не нуждается. Это ее качество, наверное, восхищало меня больше всего.
Я совсем перестала посещать занятия, это был мой маленький грязный секрет, но она наверняка об этом знала, ведь я почти все свое время проводила в квартире, прячась от чикагской зимы, выбираясь только для того, чтобы пополнить запасы ликера, и при этом я надевала три свитера, два шарфа и длинные лосины. Выпивка не давала мне замерзнуть, не давала нам всем замерзнуть.
Я слышала их ночью. А утром видела его без футболки. Сложно было не смотреть на Джозайю с голым торсом. Я восторгалась его красотой, но не хотела его тогда; я хочу его теперь, ретроспективно, как сорокалетняя женщина. Тем не менее мне кажется, что она заметила, как я на него смотрела. Но как я могла объяснить ей, что люблю только ее?
Утром во время телефонного разговора Фелисия сказала:
— Я задерживаюсь. Как можно не замечать то, что происходит у тебя под носом?
Глядя через плечо, как я работаю над ее проектом, она произнесла:
— Близко, но не совсем то.
В конце февраля, в пятницу вечером, она без всякой причины принялась ссориться с Джозайей. Он молчал, и это напоминало мое детство, не конкретные сцены, а в целом то, как мама с папой ругались.
Выйдя из квартиры, я отправилась на студенческую вечеринку и там встретила парня по имени Кристофер, скульптора с водянистыми глазами и невероятными густыми бровями. Я пошла к нему домой, и на следующее утро мы завтракали в кафе яичницей, и тостами с маслом и джемом, и апельсиновым соком, сделанным из концентрата, и выпили очень много кофе. Я обняла его на прощание, он попросил мой номер телефона, а я ответила:
— У меня нет телефона. — И это была правда.
Следующим вечером я решила выпить в Уикер-парк и встретила другого парня, вроде как взрослого мужчину с настоящей работой. Мы ужасно набрались и вновь-таки пошли к нему домой. Он пытался заставить меня сделать ему минет, не слишком настойчиво, но все равно это меня раздражало. «Заканчивай, дружок, я уже поняла, что это тебе нравится больше всего на свете, но мне это не нравится больше всего на свете». Поэтому я сделала вид, что отрубилась, еще до того, как это на самом деле произошло. У него была огромная квартира с высокими окнами, выходившими на улицу, и утром меня разбудили солнечные лучи. Я знала, что солнце обманчиво, ведь за окном чикагское зимнее утро. Я расхаживала по квартире, по холодным полам, и дрожала, пока одевалась. На улице кругом лежал грязный снег, я прикрыла глаза рукой. Я не имела ни малейшего понятия, где нахожусь.
В конце концов я нашла коричневую линию метро, но поехала в другом направлении и осознала это лишь через несколько остановок, когда было легче перейти на другую линию, чтобы добраться домой, но за две остановки до моей поезд встал из-за ремонта путей. Я думала: «За что мне это наказание?» Наконец я добралась до квартиры Фелисии, мы молча работали вместе, не затрагивая тему ссоры, свидетелем которой я стала несколько дней назад, и моего последующего исчезновения. Однажды днем меня вырвало, и в тот вечер я отправилась на очередную студенческую вечеринку, встретилась там со своим другом Мэттью, печальным клоуном, нервным, талантливым, невероятно милым, и внезапно мне показалось, что он — единственный человек во всем мире, с которым я могу поговорить. Поэтому мы пошли к нему домой, и это было замечательно, я ненадолго вырубилась, и он не требовал от меня многого, он лишь позволял мне быть с ним, и я просто сидела рядом.
День рождения моей мамы — в середине марта, я позвонила ей впервые за два месяца, и она сказала:
— Все, чего я хочу на свой день рождения, — это чтобы ты приехала домой.
И это показалось мне странным, ведь раньше я не замечала, чтобы она очень нуждалась во мне. Я даже думала: она не заметит, что я переехала в Чикаго. Поэтому я ответила:
— Мама, ты не забыла принять свои таблетки?
— О чем ты говоришь? Я не принимаю никаких таблеток, — ответила она.
— А, просто на какую-то секунду мне показалось, что они тебе не помешали бы, — сказала я.
— Почему ты не можешь просто поздравить меня с днем рождения, как нормальный человек? — возмутилась она.
После она положила трубку. Я даже не смогла проявить доброту к своей матери в ее день рождения. Сейчас мне стыдно, что я была тогда такой эгоисткой, но клянусь, я цеплялась за дорогую мне жизнь.
Был конец апреля, Фелисию расстраивало все, что происходило в ее жизни. Я сидела на полу, скрестив ноги, имитируя спокойствие, пока Фелисия стояла надо мной и жаловалась. Выставка, немцы, трубы, самолет, ученики. Она проигнорировала мое предложение о помощи. Мы с Джозайей обменялись невиннейшими взглядами, совершенно незначительными. Куда еще мне было смотреть? Он был единственным человеком в комнате, который не вопил. Я думала: «Помоги мне, расскажи, как стать тем, кого она полюбит». Я никогда не узнаю, о чем думал он, потому что Джозайя был для меня закрытой книгой. Посмотрев на Фелисию, я увидела, что она вертит головой, переводя взгляд с меня на него и обратно. Я поняла, что у нее закрались подозрения. Джозайя тоже сидел на полу в другом конце комнаты. Он предложил ей пройтись вдвоем.
