– Обед, как ты сказала, ко всем чертям! – бодро воскликнула мать. – Будем пить чай и объедаться сладеньким!
А потом, когда слезы пролились, рыдания окончились и состоялся катарсис (выражаясь по-научному, а в переводе: очищение, освобождение от скверны), обе женщины, юная и мудрая, обнялись и утерли друг дружке слезы. Они ощущали небывалое родство друг с другом – чувство, которого стремятся добиться от своих зрителей-слушателей театральные режиссеры, буржуазные политики и религиозные деятели, – ради чего и затевают те самые катарсисы. Сейчас взаимопонимание, взаимопрощение и душевность словно пронизывали атмосферу на четырнадцатиметровой кухне Васнецовых.
– Что будем делать, Наташенька? – с особенной, чрезвычайно теплой интонацией поинтересовалась мама.
– Ну… Ну, можно ведь избавиться… – Ната и сейчас смущалась, но, надо заметить, до совместных слез с матерью она бы и выговорить не смогла ни слова на сию щепетильную тему. – Ты ведь сможешь договориться так, чтобы мне не было больно? Под наркозом?
– Ты что же, аборт хочешь делать? – тихим, сострадательным шепотом спросила старшая Васнецова.
– А что еще-то? – растерянно вопросила Наталья.
– Не надо, милая! – Мать умоляюще сложила руки перед грудью и подалась вперед, к дочери. – Прошу тебя, не надо! Не отмолишь ведь потом, и Бог накажет!
Если б не общий, один на двоих, плач, вряд ли их разговор протекал бы в столь мягкой и доверительной манере. Тема, верно, осталась бы той же – да о чем еще им сейчас говорить! – однако и слова, и интонации оказались бы другими: возможно, более резкими, более непримиримыми. Но теперь мама с дочерью беседовали как соучастницы, как заговорщицы, как бесконечно близкие друг другу люди.
– Бога ведь нету, – довольно жалко проговорила комсомолка.
– А кто знает, доченька, кто знает, – вздохнула член КПСС с 1957 года и секретарь партийного бюро факультета.
– И что же мне делать? – растерянно прошептала Наташа. – Рожать?
– Рожать! – безапелляционно проговорила Валентина Петровна.
– Но как? – поразилась девочка. – А школа? Институт? И – без мужа?
– А что институт?! – бодро воскликнула мать. – Подумаешь! Я тебя тоже, знаешь ли, на третьем курсе родила. И ничего – мы с папой справились. И теперь справимся. Будем помогать тебе. Мы с Петром Ильичом, знаешь ли, о внуках подумывали. Правда, не рассчитывали, что так скоро. Ну, ничего – как говорят в тюрьме: раньше сядешь, раньше выйдешь!
– Неужели ты действительно хочешь, чтобы я родила?
– Естественно! А со школой и вузом мы утрясем. Понадейся на нас с папой. Да и с мужем твоим будущим, сердцем чую, тоже все устроится.
– Как? – недоверчиво улыбнулась Наталья. – Как с ним устроится?
– Давай все ж таки почаевничаем, и я тебе объясню, что к чему.
Небольшую паузу, которую взяла Валентина Петровна, пока ставила на конфорку чайник, вытаскивала из холодильника и выкладывала в вазочку конфеты, она использовала, чтобы обдумать: готова ли ее дочь к тому, чтобы воспользоваться маленькой женской хитростью? Пойдет ли она на нее? Или со свойственной юности нетерпимостью и максимализмом отринет предлагаемый матерью компромисс, лукавство и даже, как ни крути, обман? «Я никогда не узнаю об этом, пока не скажу», – подумала Васнецова-старшая и, разлив по чашкам чай, спросила:
– Вот интересно, в школе или на факультативе есть какой-нибудь мальчик, который тебе нравится?
Дочь на секунду задумалась, а потом покраснела.
– Ну… Да… Есть.
– А ты ему нравишься?
– Я не знаю, мама.
– Впрочем, это не имеет значения. Мальчишки в таком возрасте любят обычно всех женщин вокруг. А ты у меня девушка видная. Да что там – настоящая красавица. Наверняка он по тебе сохнет. Да они, мальчишки ваши, все до единого спят и видят, как к девчонке под юбку залезть. Среди них только выбирай подходящего.
Столь откровенно мать с дочерью не разговаривали еще никогда. Разумеется, в свое время старшая (она же современная женщина, идет вторая половина двадцатого века!) объяснила младшей о месячных и откуда берутся дети, однако разговора о половой жизни между ними не происходило. И теперь Васнецова-младшая только краснела, пораженная тем, что мама называет, не чинясь, вещи своими именами. Плюс к тому – какой же у матери, оказывается, неприглядный и жесткий взгляд на взаимоотношения полов! Взаимоотношения, которые до той поры рисовались в воображении Наташи подернутыми романтическим флером. Там, в ее в мечтах, был коленопреклоненный, как Онегин, юноша, и беготня по песку на французском песчаном побережье под музыку «Истории любви» или «Шербурских зонтиков». Напомним, на дворе стояли шестидесятые годы прошлого столетия, и великая сексуальная революция только начиналась на Западе, а в пуританском СССР ею даже не пахло. Поэтому откровенные – и ничего больше! – слова матери показались девочке до предела циничными.
– Мама!.. Да откуда ты такое взяла? Они хотят нас? – только развела руками Наташа. – Откуда ты наших мальчишек знаешь?
– А то я других не знаю! Все они одинаковые. Ты конфетки-то ешь. Полезно, говорят, для умственной деятельности.
– Умственная деятельность! – с горькой усмешкой воскликнула дочь. – Зачем она мне?!
– Что значит – зачем?
– Мой удел теперь – пеленки.
– Ерунда! Чем больше человек загружен, тем больше он успевает! Я на себе проверила. Думаешь, легко нам с папой было тебя рожать-купать-пеленать – и в вузе учиться одновременно? А ведь никаких бабушек-дедушек у нас не было. И ничего. Вырастили ведь! И красивой, и умной…
– Да уж… – саркастически, самокритично прошептала девочка.
– А умственная работа тебе сейчас нужна не для того, чтобы тригонометрические уравнения решать. А чтобы будущность свою обеспечить. Итак, вернемся к мальчику, который тебе нравится. Кто он?
– Что конкретно тебя интересует?
– Все. Как зовут? Красив ли? Рост? Телосложение? Родители?
– Его родители для тебя, конечно, важнее всего, – хоть и в откровенном разговоре, но кольнула маму дочка. – Происхождение! Уровень!
– Да, это немаловажный фактор, – охотно согласилась старшая Васнецова.
– Зовут его Валерой. Высокий. Симпатичный. Учится без троек. Но он, знаешь ли, в школе редко бывает.
– А что такое? – озабоченно переспросила мать. – Болеет?
– Нет, он спортом занимается. Он у нас хоккеист. В ЦСКА играет. Не в главной команде, а в какой-то молодежной. Или в юношеской. Не понимаю разницы. Но все равно, он рассказывал, что у него две тренировки в день. Хоть и учиться успевает.
– Великолепно! – от души воскликнула Валентина Петровна.
– Вот только родители у него подкачали, – с сарказмом заметила девочка.
