– Пардон.
Половой отскочил от столика как ошпаренный.
– Только один вопрос, Мишель: а зачем тебе это надо?
– Это – что?
– Зачем доказывать, что ты – внучка битла?
– Ты что такое пиар знаешь?
– Слыхал чегой-то.
– Я – певица. Певица Мишель. Слышал?
– Пока нет. А ты – спой.
– Это тебе будет дорого стоить. Ну, ничего, скоро из всех утюгов страны меня услышишь. Мне дают деньги на раскрутку. И на съемку клипов, и на ротацию. Но одно дело, когда будут говорить: поет новая звезда и бла-бла-бла Мишель (кстати, имя для подмостков хорошее, мне даже псевдоним брать не надо). И совсем другое: Мишель, внучка битла!.. Да об этом все трещать будут, и не только в России! Международный, блин, скандал.
– На мировой уровень нацелилась? Хит-парад «Биллборда» и все такое?
– Почему нет?
– Тебе, наверное, телохранитель понадобится.
– Желаешь предложить свои услуги? – прищурилась она.
Я считаю: если уж чего-то хочется – надо артикулировать свои притязания. Одних только пламенных взглядов девушка может и не понять. В лоб, конечно, не стоит ей сразу заявлять: хочу, мол, с тобой возлечь. Что-нибудь поизысканнее. Поэты, к примеру, предлагают даме сердца стать, типа, росой на ее устах. У меня другие методы.
– Да, я мечтаю хранить твое тело.
Она помотала головой:
– Бизнес – отдельно, чувства – отдельно.
– Ради тебя я готов отказаться от твоего заказа. – Своим нахальным взглядом она распалила меня.
– Вот как? А может, ты, наоборот, поработаешь на мое тело бесплатно?
Последнее предложение меня отрезвило.
– Хочешь сэкономить? Расплатиться со мной любовью?
Она аж отпрянула. Покачала головой.
– А ты хам, Синичкин.
– Прости.
– Бог простит. – Наползшее было на наш столик облако неприкрытого кобеляжа вдруг рассеялось, как дым. – Ладно, к делу. Я тебя, Синичкин, хочу нанять, чтобы расследовать чисто конкретное преступление.
– То есть?
– Мою квартиру в Гусятниковом переулке обокрали.
– Когда?
– Две недели назад. Я как раз ездила к друзьям на дачу.
– Что взяли?
– Ценности. Золото-бриллианты. Пару шуб. Но самое главное – бумагу с записью той самой песни, которую сделала моя покойная бабушка, Наталья Петровна Васнецова.
– Ту, неизвестную битловскую?
– Ну да! Ту, что он написал тогда утром в военном городке. А там не просто слова и музыка. Еще – его автограф и посвящение.
– Во как! Супостаты взломали дверь?
– У них был ключ.
– Значит, кражу совершил кто-то из своих?
– Не факт. Понимаешь, Синичкин, – я опять передернулся оттого, что девушка называет меня по фамилии, – мы ведь с мамой и отчимом в той квартире с девяносто второго года не жили. Были за границей, а теперь, в две тыщи восьмом, вернулась только я. А до того в ней съемщики проживали. И замки я после них не поменяла.
– Неразумно, – заметил я.
– Слушай, железные двери, а я только что из Европы вернулась. А здесь ДЭЗы какие-то, слесари пьяные… Разбираться с ними… Ну, я рукой махнула, а потом завертелась и забыла.
– А что у вас за жильцы-то были?
– Приличные люди, иностранцы. Бизнюк один французский с семьей. Он был единственным нашим квартирантом, да в восьмом году, под кризис, его на родину отозвали.
– Значит, вряд ли он мог два года спустя вернуться в Москву и твою квартиру ограбить, – дедуктивно заметил я.
– Да, но кто-то мог с его ключей слепок сделать.
– Оставим как одну из версий, – кивнул я.
– Ты, Синичкин, выражаешься прям как комиссар полиции.
– Тебе это важно? Или тебя результат волнует?
Такие юные особы, как она, редко выдерживают прямой наезд и твердый взгляд. Вот и Монина отыграла назад.
– Конечно-конечно, Пашенька, меня интересует результат.
– Тогда комментарии свои оставь.
– Знаешь, я не сомневаюсь, что грабителями были русские. Не французы какие-нибудь. Не этническая мафия. Наши.
– Отчего?
– Да у меня несколько икон есть – ну, обычных, не писаных, художественной ценности не представляют. Так вот, воры аккуратно сложили их в пакет и засунули в тумбочку.
– Богобоязненный русский народ, – протянул я.
– Да уж! А еще я, знаешь, что думаю: воры выносили из квартиры шубы, ноут… Я не говорю про мелочовку… Почему никто их даже не заметил?
– А кто тебе сказал, что не заметил?
– Следователь. Он говорил, что участковый по квартирам ходил, опрашивал, искал свидетелей. И ничего.
– А следствие вообще хоть что-то нарыло?
– Они мне, конечно, не докладываются. Но, кажется, как всегда, буксует.
– А почему ты следаку денег не предложила, а предпочла ко мне обратиться?
– Потому и предпочла, что совсем пусто у них, понимаешь? Да и мутный он какой-то, этот следователь.
– Но, ты знаешь, по свидетельским показаниям квартирные кражи редко раскрываются (когда подготовленная, конечно, кража, а не наркоман сдуру полез). Что там свидетели расскажут? Мужик в красной майке, бейсболка надвинута на глаза. Вот и все. К тому же нынче лето. Мало кто сидит в городе. Да у вас, наверное, в Гусятниковом переулке и зимой-то мало кто живет. Ведь квартира в центре – не крыша над головой, а инвестиция капитала.
– Да уж! Мне неоднократно звонили, сумасшедшие деньги за нее предлагали.
– Мне тоже.
Я хотел установить с Мишель неформальные отношения. Чтобы нас связывало что-то личное. Общие интересы – прямой путь в койку.
– А где ты живешь? – заинтересовалась она.
– Жил, – поправил я. – Я-то, в отличие от тебя, на уговоры поддался. А проживал на Пушкинской, ныне Дмитровке, напротив генпрокуратуры.
Мишель посмотрела на меня с интересом.
– Жалеешь?
– Не без этого… Но вернемся к теме дня. А ты следователю про битловский автограф сказала?
– Нет.
– Почему?
– Догадайся с трех раз.
– А все-таки?
– Ну, слишком многое пришлось бы рассказывать, – скучающим тоном начала она. – Слишком похоже на сказку. И слишком мало шансов, что менты бумагу найдут.
– Ты сама кого-нибудь подозреваешь?
