Господин Болен переводил взгляд с Амбер на дочь.
— С ней всё в порядке? Выглядит она малость… не от мира сего.
— Ей дали успокоительного, чтоб полегчало, — объяснила Тиффани, — не надо бы ей пока выходить за ворота.
— Её мать вся испереживалась, знаешь ли, — укоризненно продолжал отец Тиффани, — но я ей сказал, Амбер в безопасном месте и ты за ней ухаживаешь.
В словах его явственно прозвучал намёк на: «Ты ведь уверена, что всё делаешь правильно, да?», но Тиффани старательно пропустила его мимо ушей и просто ответила:
— Да, всё верно.
Она попыталась представить себе, как госпожа Пенни переживает, но ничего не получилось. Сколько Тиффани себя помнила, вид у этой женщины всегда был настороженно-оторопелый, как будто жизнь для неё — штука слишком сложная, только и жди очередного подвоха.
Болен притянул к себе дочь и понизил голос.
— Ночью Пенни вернулся, — прошептал он. — Говорят, его пытались убить!
— Что?
— Не сойти мне с этого места!
Тиффани обернулась на Амбер. Девушка неотрывно глядела в небо, словно надеясь, что вот-вот произойдёт что-нибудь интересное.
— Амбер, — тщательно подбирая слова, произнесла Тиффани, — ты ведь кур кормить умеешь, правда?
— О да, госпожа!
— Так ступай и покорми наших, ладно? Зерно в амбаре.
— Твоя мама их давным-давно покормила, — возразил было отец, но Тиффани быстро оттащила его в сторону.
— Когда это случилось? — спросила она, провожая взглядом девушку: та послушно побрела в амбар.
— Прошлой ночью, не знаю, в каком часу. Мне госпожа Пенни рассказала. Его сильно избили. В том самом хлипком сарае, где мы с тобой вчера сидели.
— Госпожа Пенни к нему вернулась? После всего, что случилось? Да что она в нём находит?
Господин Болен пожал плечами.
— Он ей муж.
— Но все знают, что он её бьёт!
— Ну, наверное, для некоторых женщин такой муж лучше, чем вообще никакого, — не без смущения выговорил отец.
Тиффани открыла было рот, чтобы ответить, встретилась взглядом с отцом и поняла правду его слов. Она видела таких женщин в горах, разбитых и вымотанных: детей у них слишком много, денег слишком мало. Конечно, если они водили дружбу с нянюшкой Ягг, хотя бы насчёт детей можно было бы что-то придумать, и всё-таки есть на свете семьи, которые, чтобы поставить на стол еду, иногда вынуждены продавать стулья. И с этим ничего, вообще ничего не поделаешь.
— Пап, господина Пенни никто не бил, хотя, пожалуй, стоило бы. Я нашла его в сарае: он пытался повеситься, и я обрезала верёвку.
— У него сломано два ребра, на нём места живого нет!
— Пап, там очень высоко падать — и он уже хрипел! Что ещё я могла сделать? Оставить его болтаться в петле? Заслуживает он этого или нет, но он выжил! И роль палача не по мне! Там букетик лежал, папа! Сорняки и крапива! У него от крапивы все руки распухли! В нём ещё теплится малая искорка, заслуживающая того, чтобы жить, ты разве не видишь?
— Но ты унесла ребёнка.
— Нет, папа, я унесла мёртвое тельце. Пап, послушай меня и попытайся понять. Я похоронила младенца, который умер. Я спасла человека, который умирал. Вот что я сделала, папа. Люди могут не понять и начнут выдумывать небылицы. Мне всё равно. Работа есть работа, и нужно её делать.
Послышалось кудахтанье; через двор прошла Амбер, а за ней цепочкой бежали куры. Кудахтающий звук издавала сама Амбер; на глазах у Тиффани и её отца куры промаршировали взад-вперёд, словно по команде сержанта-инструктора по строевой подготовке. Между кудахтаньем девушка посмеивалась про себя; заставив кур торжественно прошагать по кругу, она как ни в чём не бывало оглянулась на Тиффани с отцом и увела птиц обратно в амбар.
Помолчав, отец Тиффани промолвил:
— Я правда видел то, что видел?
— Да, — подтвердила Тиффани. — Сама не понимаю, что это было.
— Я потолковал тут с ребятами, — промолвил отец, — а твоя мама поговорила с женщинами. Мы станем приглядывать за семейкой Пенни. Больно долго мы смотрели сквозь пальцы на то, чего попускать не след. Нельзя всё перекладывать на тебя. Пусть люди не думают, будто ты за них всё уладишь, и, послушай моего совета, ты так тоже не думай. Есть вещи, за которые полагается браться всей деревней.
— Спасибо, пап, — поблагодарила Тиффани. — А теперь я, пожалуй, пойду навещу барона.
Тиффани уже почти и не помнила барона в добром здравии. Никто, по-видимому, не знал толком, что с ним не так. Но, как и многие другие больные на её памяти, он как-то держался, жил в подвешенном состоянии и ждал смерти.
Кто-то из поселян сказал о нём: дверь скрипит, да никак не захлопнется. Теперь барону становилось всё хуже; на взгляд Тиффани, ждать, что дверь его жизни захлопнется навеки, оставалось уже недолго.
Но Тиффани могла забрать его боль и даже припугнуть её малость, чтобы боль повременила возвращаться.
Тиффани поспешила в замок. Сиделка, госпожа Лоск, её уже дожидалась. Лицо её было белее простыни.
— Ох, не лучший сегодня у него день, — посетовала она и со смиренной улыбочкой добавила: — Я за него всё утро молилась.
— Очень великодушно с вашей стороны, — отозвалась Тиффани. Она постаралась не подпускать в голос сарказма, но сиделка всё равно одарила её хмурым взглядом.
Тиффани провели в комнату, где пахло так, как обычно пахнет в комнатах больных: слишком даёт о себе знать присутствие людей, а вот воздуха недостаточно. Сиделка встала в дверном проёме, точно на часах. Тиффани затылком чувствовала её неотрывный подозрительный взгляд. Подобное отношение встречалось всё чаще. То и дело объявлялись бродячие проповедники, которые ведьм не любили, и люди к ним прислушивались. Люди порою живут в очень странном мире, думала про себя Тиффани. Каким-то непостижимым образом все знают, что ведьмы воруют младенцев и губят посевы; подобная чушь у всех на слуху. И в то же время, когда нужна помощь, бегут люди не куда-нибудь, а к ведьме.
Барон лежал на смятых простынях; лицо его посерело, волосы совсем поседели, а кое-где и вовсе повыпадали, оставив розовые проплешины. Однако выглядел он опрятно. Барон всегда отличался чистоплотностью. Каждое утро кто-то из стражников приходил его побрить. Барона это, по всей видимости, взбадривало, но прямо сейчас он смотрел сквозь Тиффани, словно её не видел. Она к этому привыкла; барон был, как говорится, «человеком старой закалки». Гордости не занимать, и характер не из лёгких, но умеет за себя постоять всегда и везде. Для него боль — это драчливый задира, а как поступают с драчливыми задирами? Им дают отпор, потому что тогда они просто убегают, поджав хвост. Но боль этого правила не знала. Наоборот, она задирала и изводила его всё сильнее. Барон лежал, закусив побелевшие губы, и Тиффани прямо-таки слышала, как он не кричит.
