Тиффани заворожённо поднесла палец к пламени и приподняла его: крохотный язычок казался безобиднее птенца. Он начал было потухать, но Тиффани подула — и огонёк снова ожил.
Тиффани осторожно выбралась из полыхающей постели. Если это сон, то сон этот мастерски воспроизводит дребезжание и поскрипывание старой кровати. В другом конце комнаты Амбер мирно спала под огненным одеялом; на глазах у Тиффани девушка перевернулась на другой бок, и пламя сместилось вместе с нею.
Ведьма не станет с воплями бегать туда-сюда только потому, что кровать объята пламенем. В конце концов, пламя это не простое и вреда не причиняет. Значит, оно в моей голове, решила Тиффани. Огонь, который не жжётся. Зайчиха бежит в огонь… Кто-то пытается дать мне подсказку.
Пламя безмолвно погасло. За окном что-то неуловимо мелькнуло, и Тиффани не сдержала вздоха. Фигли никогда не сдаются. С тех пор как ей исполнилось девять, Фигли стерегли её сон. Стерегут и по сей день, вот почему мылась она в сидячей ванне, завесившись простынёй. Вряд ли у неё есть что-то такое, что представляло бы занимательное зрелище в глазах Нак-мак-Фиглей, но так оно как-то спокойнее.
Зайчиха бежит в огонь… Это наверняка послание, которое необходимо расшифровать, но от кого? От загадочной ведьмы, которая за ней приглядывает? Знамения — это прекрасно, но в некоторых случаях хватило бы и обычной записки, чёрным по белому! Впрочем, к таким вещам всегда стоит прислушаться: к отголоскам мыслей и совпадениям, к нежданным воспоминаниям и прихотям. Зачастую они оказываются некоей частью твоего сознания, которое изо всех сил пытается донести до тебя что-то важное — то, чего ты упорно не замечаешь за повседневными хлопотами. Но за окном уже сиял белый день, а загадки могли и подождать. В отличие от многого другого. И начинать надо было с замка.
— Мой па меня избил, да? — спросила Амбер скучным голосом, по пути к серым каменным башням. — Мой ребёнок умер?
— Да.
— О, — отозвалась Амбер так же невыразительно.
— Да, — подтвердила Тиффани. — Мне страшно жаль.
— Я вроде как что-то помню, но смутно, — промолвила Амбер. — Всё как… в тумане.
— Это утешания так работают. Джинни тебя полечила.
— Понимаю, — кивнула девушка.
— Правда? — удивилась Тиффани.
— Да, — подтвердила Амбер. — Но мой па… у него будут неприятности?
«Будут, если я расскажу, в каком состоянии нашла тебя», — подумала про себя Тиффани. Женщины об этом позаботятся. В деревнях мальчишек драли почём зря, ведь мальчишка по определению — сорванец и шкодник, как же его не приструнить, но бить девочку, да ещё смертным боем? Нехорошо. — Расскажи мне лучше про своего милого, — вслух попросила Тиффани. — Он ведь портной, да?
Амбер просияла — этой улыбки хватило бы, чтобы осветить весь мир.
— Ох, да! Его дед многому его научил, пока был жив. Он из ткани что хочешь сошьёт, мой Вильям, он такой. Все говорят, его надо в подмастерья отдать, и через пару лет он сам мастером станет. — Девушка дёрнула плечом. — Но мастерам за науку платить надо, а его мать денег на ученичество в жизни не наскребёт. Ох, а у моего Вильяма пальцы-то какие ловкие да чуткие, он матери помогает шить корсеты и уж такие свадебные платья раскрасивые! То есть он и с атласом умеет работать, — гордо объясняла девушка. — А маму Вильяма все хвалят: уж больно стежок у неё тонкий да ровный! — Амбер лучилась гордостью — не за себя, за любимого. На её сияющем лице, невзирая на все утешания кельды, до сих пор проступали синяки.
Итак, её парень — портной, размышляла Тиффани. В глазах дюжих здоровяков вроде господина Пенни портной — это вообще не мужчина: белоручка, неженка, работает на дому. А если он ещё и на дам шьёт, так это ж вообще стыд и срам для злополучной семьи!
— А что ты хочешь делать теперь, Амбер?
— Я бы маму повидала, — тут же ответила девушка.
— А если с отцом столкнёшься?
Амбер обернулась к ней.
— Тогда я всё пойму… пожалуйста, не делай с ним ничего плохого, ну, там, в свинью не превращай, ладно?
Побудет денёк свиньёй — глядишь, вести себя научится, подумала Тиффани. Но в том, как Амбер сказала: «Тогда я всё пойму», было что-то от кельды. Эта девушка — луч света во тьме мира.
На памяти Тиффани ворота замка запирались только на ночь. А при свете дня там находилось место и для сельского схода, и для мастерской плотника, и для кузни, и детишкам поиграть было где, если дождь начался, и, если уж на то пошло, замок служил заодно и временным хранилищем для сена и пшеницы, когда амбары всего урожая не вмещали. Даже в самых больших домах было тесновато; если хочешь покоя и тишины, если тебе необходимо уединиться и подумать или потолковать с кем-нибудь, ступай прямиком в замок. И не ошибёшься.
Переполох, поднявшийся по возвращении барона, уже улёгся, но замок по-прежнему бурлил жизнью, хотя и несколько приглушённо, и все разговоры словно бы попритихли. Вероятно, причиной тому была герцогиня, будущая Роландова тёща: она расхаживала по парадному залу и то и дело тыкала в кого-нибудь тростью. В первый раз Тиффани глазам своим не поверила, но вот вам пожалуйста, это повторилось снова! — своей блестящей чёрной тростью с серебряным набалдашником герцогиня ткнула горничную, которая тащила корзину с выстиранным бельём. Только сейчас Тиффани заметила будущую невесту: она следовала за матерью, чуть приотстав и словно стыдясь подойти ближе к женщине, которая тычет в людей тростью.
Тиффани уже собиралась возмутиться, но тут её разобрало любопытство. Она огляделась по сторонам, отошла на несколько шагов — и исчезла. Этим трюком она овладела блестяще. Она не делалась невидимкой, нет, просто люди переставали обращать на неё внимание. Никем не замеченная, она подобралась поближе — послушать, о чём эта парочка разговаривает, или, по крайней мере, что говорит мать и чему внемлет дочь.
Герцогиня негодовала и жаловалась:
— …Везде развал и упадок! Без капитального ремонта тут не обойтись! Пораспустили всех! Твёрдая рука — вот что нужно этому замку! И о чём только эта семейка думала!
Речь в нужный момент была подкреплена смачным ударом по спине очередной горничной, что пробегала мимо, сгибаясь под тяжестью бельевой корзины, — и, видимо, пробегала недостаточно быстро.
— Ты должна неукоснительно выполнять свой долг: следить, чтобы слуги столь же неукоснительно выполняли свой, — поучала герцогиня, оглядывая зал в поисках новой жертвы. — Попустительству нужно положить конец. Ты видишь? Видишь? Они уже учатся. Нельзя ни на миг терять бдительность в борьбе с неряшливостью и нерадивостью, как в делах, так и в поведении. Не допускай неуместной фамильярности! Это, безусловно, и улыбок касается. Ты, вероятно, думаешь: что плохого в счастливой улыбке? Но невинная улыбка так легко переходит в понимающую усмешку, словно шутки у вас общие. Ты меня слушаешь или нет?!
Тиффани не помнила себя от изумления. В одиночку, безо всякой посторонней помощи герцогиня заставила её сделать нечто, казалось бы, немыслимое: посочувствовать невесте, что стояла перед матерью, точно провинившийся ребёнок.
