— Что-то вроде тайного пароля, — объяснил Престон. — Строго говоря, «шибболет» — это слово, которое твой враг произнести неспособен. Например, в случае герцогини разумно было бы выбрать слово «пожалуйста».
Тиффани с трудом сдержала смех.
— Однажды, Престон, твой ум доведёт тебя до беды.
— Ну, хоть на что-то сгодится.
Из кухни в глубине замка донёсся душераздирающий вопль, а люди отличаются от животных, в частности, тем, что, заслышав крик о помощи, бегут к нему, а не от него. Тиффани отстала от Престона лишь на пару секунд, не больше, но они подоспели не первыми. Вокруг кухарки, госпожи Кобль, уже суетилась пара служанок, та безутешно рыдала, сидя на табурете, а одна из девушек бинтовала ей руку кухонным полотенцем. От пола поднимался пар; чёрный котёл лежал на боку.
— Говорю вам, они там сидели! — с трудом выговаривала кухарка между всхлипами. — И все извивались и дёргались! До смерти этого не забуду. Прямо вот бултыхались и пищали: «Мама!» Я эти мордахи по гроб жизни запомню! — И кухарка снова зарыдала — бурно, безудержно, того гляди задохнётся. Тиффани поманила к себе ближайшую посудомойку, но та повела себя странно: съёжилась, будто её ударили.
— Послушайте, — промолвила Тиффани, — не объяснит ли мне кто-нибудь, будьте так добры… Зачем тебе ведро? — Этот вопрос был адресован третьей служанке, которая как раз тащила из погреба ведро.
От резкого окрика в придачу ко всеобщему переполоху она выронила ношу, и по всему полу разлетелись осколки льда. Тиффани набрала в грудь побольше воздуха.
— Дамы, к ожогу лёд не прикладывают, пусть на первый взгляд это и кажется разумным. Остудите немного чая — не до конца, пусть останется чуть тёплым, — и сделайте примочку на руку, на четверть часа самое малое. Всё поняли? Отлично. А теперь рассказывайте, что случилось!
— Там кишмя кишели лягушки! — завизжала кухарка. — Я пудинги варить поставила, открываю, а там лягушата, и все пищат: «Мама, мама!» А я говорила, я говорила всем и каждому! Свадьба и похороны под одной крышей — это к несчастью! Это всё чёрное ведьмовство, вот что это такое! — Женщина охнула и зажала себе рот здоровой рукой.
Тиффани не изменилась в лице. Она заглянула в котёл, осмотрела пол. Лягушек — ни следа, зато на дне котла обнаружились два громадных пудинга, завёрнутые в холст и ещё горячие. Тиффани достала их и переложила на стол, непроизвольно отмечая, что посудомойки от них так и шарахнулись.
— Превосходные плам-пудинги*, — весело сообщила она. — Беспокоиться ровным счётом не о чем.
— Я часто подмечал, — вклинился Престон, — что при определённых обстоятельствах кипящая вода очень странно бурлит и побулькивает, а над самой поверхностью прыгают и лопаются крохотные пузырьки. Да позволено мне будет предположить, что это — одна из причин, почему госпоже Кобль примерещились лягушки? — Престон придвинулся ближе к Тиффани и прошептал: — А вторая причина — это, по всей вероятности, вон та бутылка первосортного сливочного хереса на полке (как я вижу, она почти пуста), — вкупе с одиноким стаканом, отчётливо различимым в тазике для мытья посуды.
Тиффани поразилась до глубины души: стакана она не заметила.
Все взгляды обратились к ней. Молчание грозило затянуться, но поскольку никто другой нарушать его не собирался, говорить пришлось Тиффани.
— Понятно, что все мы очень расстроены из-за смерти барона, — начала она, но не докончила: кухарка резко выпрямилась на табурете и наставила на неё трясущийся палец.
— Все, кроме тебя, ты, тварь! — обвиняюще завопила она. — Я тебя видела, да-да, видела! Все плакали, рыдали и причитали, но только не ты! О нет! Ты расхаживала, задрав нос — фу-ты, ну-ты! — да командовала теми, кто тебя постарше да почище будет! В точности как твоя бабка! Да все всё знают! Ты по уши втюрилась в молодого барона, а когда он тебя бросил, ты убила его старого отца — ему назло! Тебя видели! Да-да, а теперь бедный паренёк вне себя от горя, а невеста его льёт слёзыньки и из комнаты не выходит! А ты небось хохочешь про себя! Люди говорят, свадьбу-то отложить придётся! А тебе только того и надо, да? Это тебе лишнее перо в чёрную шляпу, да какое пышное-то! Я ж тебя ещё вот этакой малявкой помню, а потом ты взяла да уехала в какие-то горы, где люди живут странные, совсем они в своей глуши одичали, спроси кого хочешь! — а кто вернулся обратно? Да-да, кто вернулся обратно? Что за тварь такая вернулась — всё-то она знает, нос задирает, нас за людей не считает, мы точно грязь под ногами, молодому барону жизнь загубила! И это ещё не всё! Вы госпожу Пенни расспросите, люди добрые! И не говорите мне про лягушек! Я лягушку ни с чем не спутаю, мне ли не знать лягушек? — их-то я и видела! Лягушек! Они небось…
Тиффани вышла из тела. О да, она здорово наловчилась проделывать этот фокус. Иногда она тренировалась на животных, а их обычно обмануть непросто: даже если рядом ощущается одно только сознание, они пугаются и убегают. Но люди? Людей дурачить несложно. Если тело осталось на прежнем месте, моргает, дышит, и с ног не валится, и проделывает всё то, на что способны тела, то даже если тебя внутри нет, то другие люди думают, ты там.
Теперь же Тиффани заскользила к пьяной кухарке, пока та вопила, брюзжала и повторялась, изрыгая обидные глупости, жёлчь и ненависть, а также брызги слюны, оседавшие на нескольких её подбородках.
Вот теперь Тиффани почувствовала вонь. Совсем слабый, еле уловимый запах, но он тут. «А если я сейчас обернусь, не увижу ли я лицо с дырами вместо глаз?» — гадала она. Нет, всё не настолько плохо. Может, он просто о ней думает. Не убежать ли? Нет. Чего доброго, окажется, что бежит она не от него, а к нему! Он может быть где угодно! Но, по крайней мере, она попытается прекратить это безобразие.
Тиффани старалась не проходить сквозь людей, хотя вообще-то могла: теоретически она становилась бесплотной, как мысль, но пройти сквозь человека — это всё равно как по болоту брести: вязко, неприятно и темно.
Она миновала посудомоек: те застыли, словно загипнотизированные; когда выходишь из тела, время всегда течёт медленнее.
Да, бутылка из-под хереса почти пуста, а вот и ещё одна пустая бутылка, торчит из-за мешка с картошкой. От госпожи Кобль хересом разило на всю кухню. Она всегда питала слабость к капельке хереса, а где одна капелька, там и две; вероятно, среди кухарок это профессиональное заболевание такое, наряду с тремя трясущимися подбородками. Но вся эта мерзость — откуда она взялась? Это её собственные тайные мысли, которые кухарка всегда мечтала облечь в слова — или всё, что она наговорила, вложил ей в уста чёрный человек?
«Я ничего дурного не сделала, — повторила себе Тиффани. — Мне следует накрепко это запомнить. Но глупостей я натворила немало, и об этом тоже не стоит забывать».
Кухарка всё ещё гипнотизировала посудомоек своими обличительными тирадами. До чего ж она безобразна в этом мире замедленного движения: злобная физиономия побагровела, изо рта дурно пахнет, между нечищеными зубами застрял кусочек пищи. Тиффани скользнула чуть в сторону. А что, если попробовать просунуть незримую руку в это безмозглое тело и остановить биение сердца? Вдруг получится?
