У самого её уха раздался голос:
— Ах-ха, мы туточки.
И отовсюду — из-за кип соломы, из-за паутины, из-за полок с яблоками, и коз, и друг из-за друга, появились маленькие человечки.
— Ты ведь Чокнутый Крошка Артур, так?
— Ах-ха, госпожа, точнякс. Должон тебе конфузно признаться, что Явор Заядло воскладывает на меня огроменное доверие, потому что я ж полицейской, а Явор вроде как тумкает, что ежели иметь делов с верзунами, так полицейской на них ещё больше страху нагонит. Притом я ж по-верзунски толковать могу! Сам-то Роб, знатца, сейчас всё больше у кургана дозорит. Не верит он, что барон не притопает туда с лопатинами.
— Я позабочусь о том, чтобы ничего подобного не случилось, — твёрдо заверила Тиффани. — Это просто недоразумение вышло.
Но Чокнутого Крошку Артура она не убедила.
— Рад услыхнуть, госпожа, и Большой Человек тож порадствует, потому что я тебе так сказану: как только первая Лопатина воткнётся в курган, ни единой живой души в замке не останется и великий плач подымут женщины, за исключением присутствующих. — Фигли дружно загомонили, обсуждая богатую тему смертоубийства применительно к тем, кто хоть пальцем тронет курган Фиглей, и все до одного заранее страшно сожалели о том, что будут вынуждены совершить.
— Это усё штанность, — промолвил Мал-Потощей-Чем-Жирён-Джок Джок. — Как только Фигль занырнёт верзуну в штанность, так для верзуна тяжеленные испытания и невзгоды, считай, только начавкались.
— Ах-ха, то пробьёт для них час прыгсов и скоксов, — заверил Мал Белобрыс Джок.
— А когда Фигли в последний раз сражались с верзунами? — спросила потрясённая Тиффани.
Фигли, посовещавшись между собой, объявили таким последним разом Битву при Мусорной Куче, когда, по словам Мал Белобрыса Джока:
— Испокон веков не бывало такого крику, и метаний тудыть-сюдыть, и ноготопсов, и прежалостных рыданий, подобных каких прежде не слыхивали, равно как и неделикатного хихиканья дамсов, когда мужи, разоблачаясь, срывали с себя штанья, враз с оными штаньями раздружившись, ежели ты бум-бум, про чё я.
Тиффани, внимавшая рассказу с открытым ртом, сообразила закрыть его и, открыв снова, полюбопытствовала:
— А доводилось ли Фиглям когда-либо убивать человека?
Фигли смущённо отводили глаза, шаркали ногами и почёсывали в головах, причём, как всегда, во все стороны летели насекомые, огрызки еды, интересные камушки и прочие странные предметы. Наконец молчание нарушил Чокнутый Крошка Артур:
— Как я, госпожа, есть Фигль, каковский лишь намедни узнал, что он никакой не волшебенный башмачник, я не постыжусь сказануть, что я взаправду потолковал со своими новыми братьями и прознал, что, когда они живали далеко в горах, им и впрямь приходилось иной раз драксаться с человеками, когда те притопывали копать волшебенно золото, и раз приключнулась страх-шен-ная битва, и воистину, те злодейцы, у которых мозговьев не хватило драпс-драпс, те, видать, вместе со всеми мозговьями и кирдыкснулись. — Он кашлянул. — Однако ж в защиту моих новых братьев я должон особисто оговорить, что они всегда старались уравнивать шансы по честноте и справедливости, то есть по одному Фиглю на каждый десяток человеков. Честнотнее не бывает! И не их вина, что некоторые человеки вздумали самоубивственно покончить с жизнёй.
Уловив в глазах Чокнутого Крошки Артура характерный блеск, Тифффани на всякий случай уточнила:
— И как же именно они совершили самоубийство?
Фигль-полицейский пожал крохотными, но широкими плечами.
— Они пришлындрили с лопатами к кургану Фи-глей, госпожа. Я — слуга закона, госпожа. Я в жизни не зырил кургана, покуды не познакомился с этими достойными господарями, и всё-таки у меня кровь вскипает, госпожа, вскипает, и бурлит, и бульбулькает. Тяжко тудумкает сердце моё, учащается пульс мой, ходит ходуном моё грызло, точно драконья дыхалка, при одной только мысли о том, как лопата из светлой стали впивается в глину Фиглевого холма, и крушит, и кромсает, и режет. Я бы убил того, кто это сделал, госпожа. Я бы убил его до смерти и гнался за ним через всю его следующую жизню, чтобы убить ещё раз, и снова, и вдругорядь, и ещё один рядь, ибо всем грехам грех — истребить целый народ, и только одной лишь смертью его не искупишь. Однако ж, как я есть вышепоозначенный слуга закона, я оченно надёжусь, что нынешнее недоразуменье поразрешится без прибегания к повальной резне и кровопроливанию, и не возникнет нужды в криках, стенаниях и рыданиях, и не придётся человеков по кускам пригвоздявывать к деревам, как того вовеки не зырили, дыкс? — И Чокнутый Крошка Артур, держа обычную полицейскую бляху на манер щита, воззрился на Тиффани потрясённо и вместе с тем вызывающе.
Но Тиффани была ведьмой.
— Я скажу тебе кое-что, Чокнутый Крошка Артур, — промолвила она, — а ты должен меня понять. Ты вернулся домой, Чокнутый Крошка Артур.
Бляха выпала из крохотной руки.
— Ах-ха, госпожа, теперь я понял. Стражнике не должон грить тех словес, каковские я только что брякнул. Стражнике должон толковать про судей, и присяжных, и тюрьмы, и приговоры, а ещё должон грить «нет» самосудничеству. Так что я сдам свою бляху, точнякс, и останусь тута, в своём народе, хотя, должон уточнить, ги-гиеньи стандарты поблюду всяко получшее.
Толпа Фиглей разразилась аплодисментами, хотя Тиффани отнюдь не была уверена, что они в большинстве своём понимают концепцию гигиены — или, если на то пошло, концепцию соблюдения закона.
— Я даю тебе слово, что к кургану больше никто не притронется, — проговорила Тиффани. — Я за этим пригляжу, ясно?
— Дыкс, ладно, — чуть не плача, отозвался Чокнутый Крошка Артур, — это всё очень даже хорошенно, госпожа, но что приключнётся за твоей спиной, пока ты лётаешь над холмами тудыть-сюдыть по своим важнецким делищам? Что приключнётся тогда?
Все взгляды обратились на Тиффани, включая козьи. Ведьма давно уже такого не делала, потому что считала дурным тоном, но теперь она схватила Чокнутого Крошку Артура и подняла на уровень глаз.
— Я — карга холмов, — произнесла она. — Ия клянусь тебе и всем прочим Фиглям, что дому Фи-глей никогда больше не станут грозить холодным железом. Я никогда не повернусь к дому Фиглей спиной: он всегда пребудет у меня перед глазами. И пока это так, никто из живущих ныне не прикоснётся к нему, если хочет и далее пребывать в числе ныне живущих. А если я не сдержу слова, данного Фиглям, да протащат меня через семь кругов ада на метле из острых гвоздей.
Строго говоря, признавала про себя молодая ведьма, это всё по большей части пустые угрозы, но Фигли считали, что клятва — это не клятва, если в ней маловато грома, молнии, похвальбы и кровищи. Кровь каким-то образом помогала клятву узаконить. «Я позабочусь о том, чтобы к холму никто больше не прикасался, — думала Тиффани. — Теперь Роланд мне ни за что не откажет. Кроме того, у меня есть тайное оружие: доверие и симпатия юной леди, которая вот-вот станет его женой. В подобных обстоятельствах у мужчины просто нет шансов».
