— Да.
Они немного посидели молча. Затем её отец перевёл взгляд на спящую девушку.
— Что ты для неё сделала? — спросил он.
— Всё, что в моих силах, — отвечала Тиффани.
— И эту болезабирательную штуку тоже?
Она вздохнула.
— Да, но забрать нужно не только боль. Пап, мне нужна лопата. Я похороню бедняжку в лесу, где никто не увидит.
Отец отвёл глаза.
— Хотелось бы мне, чтобы этим занималась не ты, Тифф. Тебе ж ещё шестнадцати нет, а ты носишься по всей округе, ходишь за больными, нянчишь, перевязываешь, невесть какую ещё работу делаешь. Не тебе бы за всё это браться.
— Да, знаю, — кивнула Тиффани.
— Но почему? — снова спросил он.
— Потому что другие не берутся, или не хотят, или не могут, вот почему.
— Но это же не твоё дело, нет?
— Я решила, что моё. Я — ведьма. Это наша работа. Когда никому больше нет дела, значит, это — моё дело, — не замедлила с ответом Тиффани.
— Да, но мы-то все думали, ведьмовство — это летать туда-сюда на метле и всё такое, а не старушкам ногти на ногах подстригать.
— Но люди не понимают, что нужно другим, — объясняла Тиффани. — Нет, они вовсе не так уж плохи; просто они не задумываются. Вот взять хоть старую госпожу Чулок, у неё в целом свете никого и ничего нет, кроме кошки и жуткого артрита. Люди частенько приносят ей поесть, что правда, то правда, но никто даже не заметил, что ногти у неё на ногах отросли такие длинные, что загнулись внутри башмаков, и она вот уж год как не могла разуться! В наших местах люди и подкормят, если надо, и букетик цветов нарвут, но чуть дело дойдёт до работы погрязнее, то рядом никого никогда не оказывается. А ведьмы такие вещи замечают. Ну да, носиться туда-сюда на метле приходится, что правда, то правда, но главным образом — чтобы побыстрее добраться до очередного безобразия.
Отец покачал головой.
— И тебе нравится этим заниматься?
— Да.
— Но почему?
Тиффани размышляла над ответом под испытующим взглядом отца.
— Ну, пап, помнишь, как говорила матушка Болен: «Накорми тех, кто голоден, одень тех, кто гол, вступись за тех, у кого нет голоса»? Так я думаю, можно и продолжить: «Пособи тем, кто не в силах нагнуться, подай тем, кто не в силах дотянуться, обмой тех, кто не в силах повернуться», так? А ещё потому, что иногда выдаётся хороший день, и он искупает все плохие дни, вместе взятые, и в этот краткий миг слышишь, как вращается мир, — отвечала Тиффани. — Не могу объяснить иначе.
Отец глядел на неё с озадаченной гордостью.
— И тебе кажется, оно того стоит, да?
— Да, папа!
— Тогда я горжусь тобою, джиггат, ты поступаешь по-мужски!
Отец назвал её прозвищем, которое знали только домашние, и Тиффани вежливо поцеловала его за это, не сказав, что вряд ли ему доведётся встретить мужчину, который делает то же, что она.
— А что вы надумали насчёт семьи Пенни? — спросила Тиффани.
— Мы с твоей мамой можем пока приютить госпожу Пенни с дочкой и… — Господин Болен помолчал и посмотрел на дочь как-то странно, так, словно она внушала ему страх. — Всё очень непросто, девочка моя. Сет Пенни был неплохим пареньком в пору нашего детства. Не самый смышлёный поросёнок в помёте, согласен, но — на свой лад неплохой. А вот его папаша был просто двинутый, ну, то есть в те времена с детьми не особо церемонились, станешь озоровать — по ушам огребёшь, но у папаши Сета был толстый кожаный ремень с двумя пряжками, и Сету попадало уже за то, что не так посмотрел. Чистая правда! Пенни-старший говаривал, что его уроки парень по гроб жизни запомнит.
— Похоже, у него получилось, — отозвалась Тиффани, но отец предостерегающе поднял руку.
— А потом ещё Молли, — продолжал он. — Не могу сказать, что Молли и Сет были предназначены друг для друга, потому что, по правде говоря, ни тот, ни другая никому особо не подходили, но, наверное, они были по-своему счастливы вместе. В те времена Сет работал гуртовщиком, перегонял стада — иногда аж до больших городов. В этом деле особой учёности не требуется, и не удивлюсь, если иные овцы были посмышлёнее его самого, но работу-то делать надо, работа не виновата, он деньги в дом приносил, и кто его осудит? Беда в том, что ему приходилось оставлять Молли одну на много недель подряд, и… — Отец Тиффани смущённо умолк.
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — промолвила Тиффани, пытаясь помочь отцу, но тот старательно пропустил её фразу мимо ушей.
— Нет, она была девчонка-то неплохая, — объяснял господин Болен. — Просто толком не понимала, что к чему, и некому было ей объяснить, а в деревне перебывало столько приезжих да путешественников, прямо пруд пруди. И некоторые — очень даже симпатичные.
Тиффани сжалилась над отцом: тот сидел с несчастным видом, сконфуженно рассказывая своей маленькой девочке то, что девочкам знать не полагается.
Так что она наклонилась и снова чмокнула отца в щёку.
— Я понимаю, пап. Я правда всё понимаю. Амбер на самом деле не его дочь, так?
— Ну, я этого не говорил, верно? Может, и его, — неловко отозвался отец.
«В том-то и беда, не так ли? — думала Тиффани. — Может быть, если бы Сет Пенни знал наверняка, так это или не так, он бы свыкся с этим. Может быть. Кто знает».
Но он не знал, и бывали дни, когда он думал, что знает, и бывали дни, когда он думал самое худшее. А у таких людей, как Пенни, которые думать не привыкли, тёмные мысли катаются в голове туда-сюда, пока не опутают весь мозг. А когда мозг перестаёт думать, в ход идут кулаки.
Отец не спускал с Тиффани глаз.
— Ты и про такие дела знаешь? — спросил он.
— Мы называем это «ходить по домам». Все ведьмы так делают. Пожалуйста, пап, попытайся меня понять. Я всяких ужасов навидалась, и некоторые были особенно ужасны, потому что считались, ну, в порядке вещей. Все эти маленькие секреты за закрытыми дверьми, папа. И хорошее, и плохое — всё то, о чём я не хочу тебе говорить. Просто работа у ведьм такая. Ты учишься схватывать на лету.
— Ну, видишь ли, у нас у всех жизнь — не сахар… — начал отец. — Было время, когда…
— Жила одна старушка в горах неподалёку от Ломтя, — перебила его Тиффани. — Она умерла в собственной постели. Ничего особенно плохого в этом не было на самом-то деле; просто жизнь в ней иссякла. Но она пролежала там два месяца, прежде чем кто-либо задумался, а не случилось ли чего. Там, в Ломте, народ вообще странноватый. А хуже всего то, что её кошки никак не могли выбраться наружу и начали питаться хозяйкой; ну то есть она обожала кошек и, скорее всего, не возражала бы, но одна окотилась прямо у неё в постели. Да-да, в постели. Очень трудно было потом пристроить котят — в тех местах, где этой истории ещё не слышали. А котята такие красивые народились, голубоглазые, прямо чудо.
