— Видим, видим, просим подтвердить, — прозвучал ответ 4-й батареи.
— Подтверждаю, — отозвался Дальке и повторил:
— 25 метров вглубь, 30 метров севернее церкви и 20 южнее административного здания с флагом.
Снова очередь из крупнокалиберного пулемета русских. Снова на нас обрушился град осколков кирпича и асфальта.
Тут подал голос Кюндер.
— Отставить! Отставить! 4-я батарея, огня не открывать!
Я стал говорить в передатчик:
— Гауптштурмфюрер, 2-й взвод под обстрелом из крупнокалиберного пулемета. Нам головы поднять не дают. Распорядитесь об поддержке артогнем по указанным координатам...
Тут я запнулся, услышав нечеловеческий вопль изнутри вездехода.
— Гауптштурмфюрер, у нас как минимум пять трупов. А без огневой поддержки их будет еще больше.
— Так вот, ответственность целиком ложится на вас, — предупредил меня Кюндер.
И тут же добавил:
— 4-я батарея, разрешаю открыть огонь.
К нам обратился наблюдатель батареи 8,8-см орудий, и тут вновь очередь со стороны русских.
— Так вот, ребятки, пригнитесь пониже, — предостерег наблюдатель. — Сейчас стрельнем.
Несколько секунд спустя тяжело заухали 8,8-см орудия. И тут же здание в конце улицы взорвалось, исторгнув целый водопад битого стекла, штукатурки, кирпича, щепок, дыма и пыли.
— Все в порядке? — осведомился артиллерийский наблюдатель.
— Мы, во всяком случае, живы-здоровы, — заверил его я.
— Ну, и как мы сработали? — желал знать наблюдатель 4-й батареи.
Мы переглянулись.
— Как я понимаю, они их угробили? — спросил Крендл.
Дальке, поднявшись, вышел на середину улицы и стал размахивать руками. Я понимал, что это дурость, но он стоял с таким уверенным видом.
— Думаю, с ними покончено, — подвел итог Дальке. Наклонившись к «Петриксу», я сообщил:
— Все отлично. Пулеметные гнезда русских подавлены. Наблюдатель рассмеялся.
— В конце концов, нам за это платят. Прошу обращаться в случае чего. Конец связи.
Пройдя по улице до разрушенного здания, мы среди дымящихся обломков обнаружили тела погибших русских и четыре крупнокалиберных пулемета. Неподалеку продолжали стрелять из автоматов и винтовок. Мы остановились, и тут нас позвал Лёфлад.
— Эй, поглядите-ка!
— Черт! — вырвалось у Крендла.
Повернувшись, я увидел мальчика лет трех. Он стоял, ухватившись за шинель Лёфлада и запустив пальцы себе в рот. Ребенок был чумазый, в ватной телогрейке до пят, на голове засаленная вязаная шапочка.
Лихтель, присев на корточки, спросил его по-немецки:
— Где твои родители?
— Ты спрашиваешь, где его родители, да? Лёфлад, да если бы он знал, где они, он к тебе не подошел бы.
Лихтель повторил вопрос.
— Какого черта ты его пытаешь? — не выдержал Крендл. — Он же по-немецки ни х... не понимает.
— Чего ты выражаешься в присутствии ребенка? — вспылил Лёфлад.
— Но раз он по-немецки не понимает, то тем более не поймет, как я выражаюсь, — резонно возразил Крендл.
— Ладно, ты лучше скажи, что с ним делать? — осведомился Лёфлад. — Не бросать же его здесь.
— Во всяком случае, за собой тащить мы его не можем, — вмешался Лихтель.
Я попытался отыскать соломоново решение.
— Ригер! Проводите ребенка в тыл. Тот лишь рассмеялся в ответ.
— Прошу прощения, командир, но 3-я дивизия СС — не детприемник.
Товарищи Ригера громким хохотом подтвердили его правоту.
— Крендл! Отведи ты его в тыл!
— Чтобы Кюндер поставил нас вместе с ним к стенке? Пошел ты, Кагер, знаешь куда...
Мальчик тем временем постукивал пальцем по каске Лихтеля. Наши, обступив ребенка и Лихтеля, от души потешались.
— Ладно, так и быть, — сказал я. — Сам отведу его в тыл.
И, перебросив на спину свой МЗ-40, подхватил малыша на руки.
— Ты смотри, поосторожнее с ним, не урони ненароком, — напутствовал меня Лёфлад.
— Хочешь, я его отнесу? — вызвался Пфингстаг.
В конце концов, он был отцом троих детей, посему ему вполне можно было доверить мальчишку. Строго говоря, Крендл был совершенно прав — Кюндер взбесится, увидев такое.
— Нет уж, — ответил я. — Лучше я сам.
— А я останусь за тебя на время твоего отсутствия? — осведомился Крендл.
— Черта с два! Лёфлад, ты остаешься за меня со взводом до моего возвращения.
И я потащил этого русского ребенка, на руках вынес его из Александровки, пронес по раскисшим от снега и грязи полям. Заметив меня, наши рекогносцировщики приветливо замахали руками. Я уже направлялся в расположение санитарной роты, как меня окликнул Кюндер. Он заметил меня еще с командного пункта. Поняв, кто у меня на руках, он, естественно, не обрадовался и свирепо зашлепал сапогами по снежной каше.
— Что это еще за фокусы? — рявкнул он.
Испугавшись, мальчик расплакался, а я пару раз подкинул его на руках. Этому я научился у своей родни — те всегда так успокаивали раскричавшихся детей.
— Он просто увязался за нашим взводом, — ответил я.
Что я еще мог сказать? Я никак не рассчитывал нарваться на Кюндера. Стоявшие в двух шагах врачи, увидев мальчика у меня на руках, подойти не решались. Страшно было ввязываться и перечить гауптштурмфюреру Кюндеру.
— Бог ты мой, Фляйшман! Да вы — идиот! Я отправлю вас в дурдом! Вам место там, Нинбург
[24] по вас плачет — вы же не в своем уме! И я это сделаю, можете быть уверены! Лично накатаю на вас докладную!
Я был безмерно благодарен одному из военврачей, когда тот подошел и забрал у меня ребенка. На шум из командного пункта вышел штурмбаннфюрер Мюленкамп. Положив руку на плечо Кюндеру, он стал тихо уводить его на командный пункт. По пути он обернулся, посмотрел вначале на врача, забравшего у меня мальчика, потом на меня, как бы говоря: «Отправляйтесь к себе во взвод, роттенфюрер. Там вы куда нужнее».
Встав по стойке «смирно», я четко кивнул, повернулся и чуть ли не бегом побежал в Александровку.
Там меня уже дожидались Крендл с Алумом у еще дымившихся развалин здания. Остальные бойцы взвода продвинулись в город под защитой танков «тигр». Мы отправились на их поиски и, пройдя несколько улиц, увидели колонну советских солдат, шедших на нас с поднятыми руками, конвоируемых солдатами СС и вермахта.
