Затем Н.К. рассказал, что, когда он окончил Академию, ему предложили место помощника редактора журнала, которое он хотел принять. Но его товарищи закричали, что он погибнет, и тогда он пошел за советом к Куинджи. А тот его спросил: «А вы как, боитесь этого?» Н.К. говорит: «Нет, не боюсь». Куинджи ему ответил: «Ну и хорошо, а то иначе послал бы вас к дьяволу». Но Морей на все эти примеры продолжал доказывать необходимость ее занятий музыкой. Тогда Н.К. сказал: «Насильно никому ничего нельзя доказать. Если вы так в это верите — найдите сами решение и улучшите ваше положение здесь, чтобы ей помочь».
Затем он ему говорил, что растить обиды и иметь дурные мысли об окружающих, также братьях и сестрах, опасно и вредно. «Вы станете на улице, позовете городового, докажете, что это не по закону, будете протокол составлять, а другие уже пройдут куда надо, и двери за ними закроются, вы же все будете стоять и жаловаться. Не портите себе лично, не создавайте репутацию трудного человека, ее потом и вычистить нельзя».
Морей говорит, что он все делал так, ибо хотел остаться верным своему искусству. Н.К. говорит: «Чтобы остаться верным самому себе, надо пойти поверх всего, чтобы достигнуть цели. Вы думаете, что вам трудно, а мне было легко? Когда я приехал сюда и устраивал свою выставку, Бринтон мне сказал, что здесь такой обычай — дамы с собачками и обезьянами приедут, и вы им должны картины показывать. Я был удивлен, но решил — раз это надо, я сделаю. А ведь легко мне было обидеться, проклясть его и сделать из него врага. Взять хотя бы Шаляпина, который сам рассказывал, что, когда он пришел первый раз наниматься в театр, его спросили: «А вы петь можете?» — «Могу». — «Ну спойте». Я спел. «А вы плясать можете?» — «Могу». — «Ну попляшите». Я и поплясал, ибо нужно было добиться места». Этот факт показывает, что Шаляпин нисколько не стыдился этого факта. А вы уже многое потеряли и себе напортили. Да хотя бы с менеджером — один раз не так сделал, не вовремя — закапризничали и утеряли возможность. А вы, затронув одного менеджера, затронули всех, и теперь все вам враги. Или же случай с Кусевицким — наговорили ему в первый раз, придя к нему со мной, неприятности, потом кому-то плохо о нем говорили, что было ему передано, и теперь он враг, а ведь мог бы вам здесь помочь, ибо имеет огромный успех в Америке».
Морей начал отговариваться, что его ошибки <…> заключались в том, что он не потребовал сразу же контракта, а затем что он неудачно играл у Стенвея.
Н.К. отвечает: «Да неудача для вас не должна существовать. Знаете, как было с булочником Филипповым — ему показали в булке запеченного таракана. Он посмотрел: «В нашей фирме такого не бывает». Проглотил этого таракана и сказал: «Это изюм первого сорта». Вы считаете, что уже знаете Учение, что думаете правильно, а я знаю, что это не так. Вы мне писали, что я сделал ошибку, а какую — не сказали. Я вас в письме просил, чтобы вы написали мне об этой ошибке, а вы в ответ ни слова. Но я знаю из других источников, о чем вы писали, а именно о Ремизове». Тут Морей сказал, что Ремизов был жестоко обижен, когда Н.К. начал с ним сближаться через посредничество Тарухана. Н.К. говорит: «Да позвольте, я Ремизова уже двадцать лет знаю, и книгу «Звенигород» он написал еще в 1914 году. При чем же тут посредничество Тарухана? А если вы видите, как что-нибудь совершается членом из Круга, то не критикуйте и знайте: на то есть основание. Если же вы не понимаете, то придите и спросите: я не понял причины этого и прошу пояснить мне. А растить обиды (ибо они у вас были) против братьев и сестер и иметь злобные мысли — вам же вредно. Себе все время портите, а вас только и просят — не вредить самому себе».
Это была поразительная беседа, но Морей ушел «мохнатый» и, видимо, не принявший сказанного. Н.К. тоже так думает и просит к нему легко относиться. Он сказал, что Тарухан и Нару скорее поймут и подойдут, нежели он. Сказал, что мы не должны платить за его рояль. Потом мы пошли к Поруме на ужин, кроме
Тарухана и Нару. <…> Поразительные тайны и картины будущего были даны. <…>
07.11.24
Вечер с Н.К. Рерихом
<…> Мы все с Таруханом и Нару, кроме Порумы и Логвана, пошли ужинать к Н.К. в отель. Он рассказал о Боткине, как все члены его семьи принадлежали к разным политическим партиям, начиная от монархической и кончая крайней левой. Жили между собой в полном согласии, но это являлось страховкой на все случаи, так, например, когда кто-либо приходил, ему заявляли, указывая на члена семьи: ведь он у нас революционер, — разное бывает в семье! В общем, Н.К. был в чудесном настроении, много шутил и всех нас ужасно смешил. <…> После ужина пошли все к нам — пришли также Порума и Логван. Читали Учение, [также] очень сильные сообщения о Морее, указания Тарухану Были все в самом светлом и радостном настроении, закончили вечер тем, что после чая Н.К. сказал о необходимости составить список участников «Белухи», в целом семнадцать человек. «Лучше и не закончить вечер 7 ноября, как на этом», — сказал он, так мы и закончили. <…>
Принцип кооперации проводится повсюду. <…> Многим Н.К. недоволен, но молчит и не подает вида — например, недоволен, что выкрасили рамы его картин в золотой цвет, не любит очень черных рам, не любит ламп в Музее. <…>
09.11.24
Деловые встречи Н.К. Рериха
Утром у Н.К. было свидание с Бородиным свыше часа, значительное по многим причинам. Бородин сказал ему, что чувствует — Н.К. сделает важную работу в Азии. Также смотрел Музей. Затем Бурлюк пришел из здешней русской газеты интервьюировать Н.К., потом из другой газеты — Камышников, которого Н.К. считает недурным человеком. Бурлюком Н.К. тоже остался доволен. Затем пришел художник Фельдман, которого Н.К. знал раньше, но говорит, что он постарел и Нью-Йорка не любит.
Завтракал Н.К. спешно в Школе, в чайной, я пошла обедать со Светиком, чудный он человек, с очень тонкой душой, подарил сегодня Нуце Будду Майтрейю, что особенно понравилось Н.К. и тронуло его. Днем был Гольдин, пришла Колокольникова, Н.К. пригласил ее преподавать у нас русский язык. Затем Н.К. со Светиком поехали навестить Дерюжинского. Его жена им не понравилась, но он сам ничего — помнит все сказанное ему Н.К. и говорит, что все это было им во благо.
Встретились мы все для ужина в отеле, где живет Н.К., потом пошли к Поруме, куда пришел и Тарухан с Нару Н.К. читал Учение, потом Тар[ухан] прочел свою недурную статью об Н.К. Затем Н.К. передал Знак Нару и сказал: «Лучше нельзя и закончить вечера».
Трогательно отношение ко мне Н.К. С такой любовью и ласкою он смотрит на меня, гладит по плечу… Говорит мне, что Светик меня очень любит. Когда садится читать, зовет сидеть по правую руку для перевода. Незабвенные дни и вечера, с такой любовью он на нас глядит и окружает нас лучами своей ауры. Я его спросила, как поступить, когда прибудут его последующие картины, не перебраться ли нам в третий дом, уступив этаж для расширения Музея? Н.К. говорит, что картины из Кашмира еще можно будет разместить здесь, подняв выше картины на третьем этаже, но из Леха уже невозможно. Если не будет трудно, хорошо нам переехать в третий дом, а если не удастся, то повесить новые картины в одном или двух классах и открывать их по воскресеньям для публики, направляя ее туда. Последнее, как я понимаю, более желательно Н.К.
