В отличие от трясущихся в страхе везиров, перемещавших своих фаворитов при каждой перемене ветра, или янычар, безжалостно рвавшихся к власти, или соперничающих принцев, готовых убить друг друга, чтобы стать наследниками престола, интересы валиде были связаны только с султаном.
Каждый падишах знал, что мать лелеяла его в детстве, пыталась обучить всему, что умела, стала его доверенным лицом и оставалась таковым на всю свою жизнь. Мать делилась с ним секретами, когда тот был еще ребенком, а когда становился султаном, она не только продолжала доверять ему тайны, но и жить рядом с ним в гареме. Матери хотелось всего лишь защитить его, а уж если сын всходил на трон, то она также пользовалась его властью. Ради сына она была готова сделать все, и султан мог быть спокоен, ведь мать единственный человек, которому он мог полностью доверять.
В награду за безграничную преданность мать получала невероятное влияние и богатство. Она правила имперским гаремом, где рабыни и евнухи выполняли любой ее приказ. Титул валиде-султана говорил о безграничной власти во всем гареме, даже во всей империи. Ее имя вселяло благоговейный страх. Ее уважали, ей повиновались.
Миришах получила самое высокое вознаграждение в империи, частично от дохода от земель, простиравшихся от Белграда до Багдада, и частично от несметного множества товаров: стекла, произведенного в Бухаресте, ковров, сотканных в Анатолии, пшеницы, выращенной в Грузии, апельсинов, собранных в Дамаске. Среди ее огромных сокровищ было множество драгоценностей: бриллианты, изумруды, сапфиры, рубины и жемчуг, превосходившие по размерам, качеству и количеству то, чем располагала любая королева.
Она облачалась с головы до ног в одежды, сделанные из серебра, золота, шелка, атласа, горностая и соболя, ей прислуживали сотни рабов, с ее мнением считались везиры и главные евнухи. Она была единственной женщиной в гареме, которая напрямую обращалась к султану и давала ему советы. Она даже отбирала ему наложниц из приближенных к ней рабынь. Все — хорошенькие девушки, престарелые везиры, командиры янычар и губернаторы провинций пытались снискать ее благосклонность. А в серале, султанском дворце, где сын занимался государственными делами и предавался наслаждениям, она занимала высшую должность вслед за сыном.
* * *
Имперская процессия в честь валиде-султана началась на третьем холме города, стоявшего на семи холмах, в Старом дворце, где Миришах вынудили жить после смерти мужа. Вскоре город заполонили люди в костюмах самых разных цветов. Люди бегали по улицам, носились от Старого базара к Голубой мечети в Стамбуле или от ворот одних европейских посольств к другим, пытались найти самое лучшее место, откуда можно поглазеть на парад.
Мне приказали сопровождать Накшидиль. Я помог девушке надеть теплую накидку, которую ей вручили, а сам повязал пояс, усыпанный драгоценными камнями, который мне одолжил главный чернокожий евнух.
— Это от Миришах, валиде-султана, — сказал он, вручая мне пояс. — Она желает, чтобы все участники процессии облачились в лучшие одежды. Это даст понять людям, наблюдающим за красочным представлением, что наша империя, как всегда, богата и славна.
Я с радостью надел этот пояс, хотя и знал, что, пока жемчуг украшает кашемир, наша империя утопает в грязи и раздорах.
Мы вышли рано утром вместе с Накшидиль и другими девушками, нас усадили в воловью повозку и привезли к тем, кто уже собрался у Старого дворца. Церемониальные события, подобные этому, тщательно планировались, но Абдул-Хамид умер так неожиданно, что приготовления велись в спешке, и мы оказались посреди неразберихи. Дворцовые распорядители кричали: «Ты иди сюда, а ты — туда» — и расталкивали людей во все стороны. Я почувствовал на плече чью-то руку, и, прежде чем сообразил, что происходит, нас затолкали в позолоченную карету.
Я сел за Накшидиль. Войдя в карету, она огляделась, и по застывшему выражению на ее лице я понял, что что-то не так. Оказавшись в карете, я сразу смекнул, в чем дело. Два маленьких принца, Мустафа и Махмуд, сидели на горах подушек, а перед ними на более высокой восседала Айша. У ее ног расположился противный чернокожий евнух. Не сказав ни слова, я указал Накшидиль на место рядом с няней Махмуда, а сам втиснулся позади нее.
Когда началась процессия, Айша обняла Мустафу, который все время ерзал, и не обращала ни на кого внимания, а четырехлетний Махмуд задавал вопрос за вопросом. Он хотел знать, кто возглавляет парад. Кто едет за нами, куда мы направляемся, почему мы остановились? Накшидиль усадила его себе на колени и отодвинула шелковую занавеску. Выглянув в зарешеченное окно, мы увидели перед собой нескончаемый поток людей.
— Посмотри на янычар, возглавляющих парад, — сказала она, имея в виду десятки солдат в высоких тюрбанах, маршировавших впереди. — А прямо перед нами идет Билал-ага. — Главный чернокожий евнух в своем высоком конусообразном белом тюрбане, плиссированной тунике и отделанной мехом накидке чуть не резвился от радости. За нами ехали кареты с принцессами и валиде-султана, а пешком шли другие янычары.
Пока кавалькада медленно пересекала город, направляясь к дороге Совета, мы разглядывали владения, принадлежавшие Миришах, новой валиде-султана. Процессия несколько раз останавливалась у штаба армии, чтобы отдать дань янычарам. Я объяснил Махмуду, что янычары, представлявшие элитную армию султана, необходимы для того, чтобы правитель добился успеха. Если они поддержат его, он сохранит власть на всю оставшуюся жизнь. Если же перестанут поддерживать султана, его могут свергнуть с трона.
Когда кортеж уже стал приближаться к мечети Айя-София, Мустафа громко заявил, что две недели назад был здесь вместе с отцом, Абдул-Хамидом. Затем перед нами появились огромная каменная ограда и имперские ворота. Проезжая под высокой аркой, мимо маленьких башен и высоких окон помещений охраны, я оторвал Махмуда от окна. Я не хотел, чтобы он увидел недавно отрубленные головы, торчавшие на пиках и постоянно напоминавшие о том, что последует, если не хранить верность султану.
Мы въехали на территорию дворца, проехали мимо больницы к середине Первого двора, где перед имперскими пекарнями плотный круг из янычар, везиров и священников окружил ослепительного всадника, сидевшего верхом на белом коне. На всаднике был алый кафтан из атласа, вышитый крупными полумесяцами, длинные рукава которого он перебросил через плечи. Это был новый султан, излучавший силу и молодость, его глаза лучились мудростью. Восседая на коне, покрытом чепраком
[43], султан Оттоманской империи дожидался матери.
Накшидиль вздохнула от облегчения, заметив Селима, ее глаза заблестели, будто она встретила старого друга.
— Селим гораздо привлекательнее, чем показался мне в первый раз, он так не похож на Абдул-Хамида, — сообщила она мне. — Даже борода у него нарядная.
Накшидиль верно заметила. Хотя Селим и был крепкого сложения и черноволос, как его дядя Абдул-Хамид, однако молодость, теплый взгляд и нежные глаза делали его привлекательным. Несмотря на церемониальную одежду, он выглядел вполне земным. Но я знал, что это скоро изменится.
