8
Казалось, что все рабыни испарились. Двери и окна в их комнаты были затворены, и ни одной душе не разрешалось показываться в коридорах, когда мы с главным чернокожим евнухом вели Накшидиль через проход между покоями валиде и султана.
— Я слышу, как сильно бьется мое сердце, — прошептала она. — Думаю, что все во дворце тоже слышат его стук.
Когда мы подошли ближе к личным покоям падишаха, она на мгновение остановилась, и я заметил на ее лице страх.
— Просто не забудьте, что он будет ждать в постели в полной тишине, — сказал я. — Вы знаете, что полагается делать.
Оказавшись рядом с евнухами, которые стояли на страже, я пожелал ей удачи. Билал-ага повернулся и ушел, а я остался и следил, как она входит к султану. Я не забыл о глазке внизу двери покоев Абдул-Хамида, и, хотя Селим выбрал себе другие, не было сомнений, что евнухи уже все сделали. Я спросил обоих охранников, можно ли мне подсмотреть, и предложил им за это несколько золотых монет. Я оказался прав. После непродолжительной торговли мне пришлось заплатить больше, чем хотелось бы, зато я мог за всем хорошо наблюдать.
Осматривая комнату со своего наблюдательного пункта, я поднял взор от глазурованного голубого изразца к окнам с цветными стеклами, взглянул на поленья величиной с дерево, горевшие в бронзовом камине, затем на фонтан, вырезанный из разрисованного мрамора.
— Подойди, моя дорогая, — услышал я мужской голос.
Накшидиль явно испугалась этого глубокого голоса, и я тоже. Я надеялся увидеть султана уютно расположившимся на своем ложе, но он, облаченный в красный атлас, сидел на диване с балдахином. Когда Накшидиль поклонилась и ступила на персидский ковер, я понял, что смятение затуманило ее сознание. Мне стало плохо: к этому я не подготовил ее.
Подойдя ближе, она поцеловала край кафтана султана и расположилась на полу. Ее взгляд остановился на мягких руках правителя, украшенных кольцами с бриллиантами. Она медленно подняла голову, но не посмотрела ему в глаза.
— Не бойся, — услышал я слова султана.
— Признаюсь, мой султан, — почти шепотом произнесла она, — что мне очень страшно.
— Не надо бояться, — твердил султан. — Моя добрая матушка поведала о твоем креольском происхождении и о том, что ты училась во Франции. Мне очень хочется, чтобы ты рассказала больше о своем прошлом.
— Ах, ваше величество, ваши слова стали для меня полной неожиданностью, — откликнулась Накшидиль медовым голосом. — Я… я… подумала, что вам нужны совершенно другие вещи.
Я думал точно так же. Может быть, он хотел успокоить ее разговором, подготовить к тому, что произойдет дальше. Однако казалось, будто его действительно интересует Франция.
— Благодаря моей матери и покойному дяде, султану Абдул-Хамиду, я занимался с разными наставниками и узнал многое, что происходит за пределами Стамбула. Я читал донесения нашего посла при дворе Людовика Пятнадцатого.
Пока он говорил, Накшидиль внимательно слушала, широко раскрыв глаза, будто каждое сказанное им слово — жемчужина, слетавшая с его уст.
— Последние три года я состою в переписке с королем Людовиком Шестнадцатым. Я читал о военной мощи Франции, а также о французской музыке, театре, науке и общественных порядках. Мне хотелось бы узнать, насколько соответствует действительности то, о чем я читал. Вот почему я пригласил тебя сюда.
Селим поднял палец, и я со своей точки наблюдения увидел, что вошли рабыни и налили кофе в чашки, усыпанные бриллиантами, потом подали на золотых тарелках сладкие фисташки. Две девушки поставили рядом с султаном наргиле. Отпустив всех, Селим затянулся сладким табаком и засыпал Накшидиль вопросами.
— Мне хотелось бы больше услышать о твоем образовании, — сказал он. — Особенно меня интересует музыка. Расскажи мне, чему тебя учили в монастыре.
— Мой падишах, у меня были разные уроки, — ответила она. — Я знакомилась с теориями гармонии, выдвинутыми Жаном Филиппом Рамо
[47], изучала, как композиторы барокко
[48] обогащали музыку, используя контрасты громкой и тихой, медленной и быстрой музыки, а также оркестровой и сольной игры.
— Ты изучала только эту теорию?
— Вначале да. Но когда сестра Тереза показала мне, как надо играть на скрипке, я сразу полюбила этот инструмент. Она дала мне задание упражняться в своих любимых произведениях: сонатах, сюитах и кончерто гроссо
[49] Вивальди и Баха.
— Почему она выбрала именно этих композиторов?
— О, мой блистательный султан, их музыка столь же сладка, что и мед на пахлаве. — Она улыбнулась, будто собиралась раскрыть секрет. — Я думаю, Бах и Вивальди были ее идолами, потому что первый служил хормейстером в церкви, а второй преподавал музыку в христианском приюте для сирот.
— Она любила других композиторов?
— Да, ваше величество. Сестра Тереза научила меня исполнять концерт Моцарта для скрипки. Должна признаться, она называла это произведение Турецким концертом Моцарта. Услышав его новую оперу, она сказала, что это блестяще, и научила меня играть несколько отрывков из нее.
— И как называется эта опера?
— Простите, мой султан. Она называется «Похищение из сераля».
— Понятно, — промолвил Селим и глубоко затянулся.
Когда наступил поздний вечер, было отвечено на множество вопросов, выпита не одна чашка кофе и съедена уйма сладостей, султан с торжественным выражением на лице сказал:
— Все это было весьма интересно.
Накшидиль кивнула, не сомневаясь, как и я, что последует дальше. Она украдкой посмотрела на его карие глаза и пухлые губы.
— Надеюсь, мы сможем продолжить этот разговор в другой раз, — заключил он сдержанно. — Мне пора спать. — Селим вызвал одного из евнухов.
На лице Накшидиль появилось удивленное выражение, когда султан повернулся к ней спиной. Я стремительно покинул свой наблюдательный пункт, спрятался и наблюдал, как другой евнух ведет Накшидиль к ее комнате.
В то утро я увидел ее в банях, где, как всегда, сплетни были не менее жаркими, чем пар, поднимавшийся с пола. Я не мог не заметить злобных взглядов тех, которые ей завидовали, и презрительных усмешек тех, кто уже слышал, что султан не притронулся к ней.
— Я потерпела ужасное поражение, — дрожащим голосом произнесла Накшидиль, рассказывая мне о том, что произошло.
