20
Когда мы с Накшидиль шли к покоям валиде-султана, официальные торжества уже закончились, праздничную трапезу уже съели. Осматривая помещение для приемов, Накшидиль казалась еще больше изумленной, чем два десятилетия назад, когда Миришах сообщила ей, что она приглянулась султану Селиму.
— Помните, как мы впервые вместе пришли в покои валиде? — спросил я.
— Конечно. Как это все странно. С тех пор произошло много чудесного. И ужасного тоже. Особенно эта жуткая ночь с Абдул-Хамидом! А затем настало замечательное время, которое я провела вместе с Селимом. Потом я стала опекуном Махмуда! — Накшидиль вдруг умолкла, а когда заговорила снова, ее голос стал спокойнее. — Никогда не забуду смерти Пересту. Как это было ужасно. И все эти стычки с Айшой.
— А теперь вы официально стали матерью Махмуда и валиде-султана, — напомнил я ей, не желая, чтобы воспоминания закончились на печальной ноте.
Пока мы сидели на диване, она велела принести шербеты и кофе, и я с удовольствием наблюдал, как девушки, отвечавшие за кофе, выполняли отведенную каждой особую роль: одна несла накрытый бархатом поднос, другая — серебряный кофейник, третья — маленькие чашки, покрытые серебром. Было приятно смотреть, как рабыня, несущая ответственность за кофейник, встала на колени, высоко подняла его, наклонила, и кофе, словно ручей, устремился в чашку. Достигнув края, он начал пениться. Обслужив нас, девушки грациозно встали и откланялись.
Я отпил глоток из инкрустированной драгоценными камнями чашки и на мгновение задумался о переменах, случившихся в моей жизни.
— Прибыв сюда, я был наивным кастрированным мальчиком, постоянно боялся главного чернокожего евнуха, а теперь сам занял его место и обрел большую власть. А другой, кого только что привезли сюда, когда-нибудь пройдет тот же путь. — Я отпил еще глоток и уставился на темную жидкость. — Один персидский поэт сказал, что жизнь подобна ветру, но я думаю, что она представляет собой непрерывный круговорот, — заметил я. — Колесо вертится и вертится: мы оказываемся то наверху, то внизу, но оно продолжает крутиться, и наши жизни вращаются вместе с ним.
Накшидиль помешала кофе золотой ложечкой.
— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Что бы ни случилось, круговорот продолжается. Сначала пришла Миришах, я тогда была рабыней. Теперь я заняла ее место и выберу других рабынь в качестве фавориток и жен султана. — Она обвела глазами помещение в стиле рококо. — Жить здесь большая честь. Здесь действительно великолепно: позолоченные деревянные панели, восхитительные пейзажи.
Она встала и прошлась по ковру, украшенному цветочным узором, к выложенному изразцом фонтану.
— Мне потребовалось немало времени, чтобы по достоинству оценить керамику, — сказала она, проводя рукой по гладкой стене. — Когда я, юная девушка, оказалась в Топкапе, я не могла отличить изразец из Изника от итальянского или дельфтского
[87]. Только спустя несколько лет я научилась ценить яркость цветов и замысловатость узоров. — Она указала пальцем на лестницу. — Увидев сейчас спальню, я была потрясена изразцом: узоры с павлинами и букетами цветов. Только подумать, какая тонкая работа потребовалась, чтобы нарисовать их, а затем покрыть глазурью, чтобы добиться такого блеска.
Я заметил, что ее взгляд ищет что-то над дверями и вдоль стен.
— Что вы ищете?
— Помнишь надпись, посвященную Миришах, которая была на стене? «Море благожелательности, источник постоянства». Эти слова написал Селим, и я навсегда запомнила их. Ты мне указал на них, когда мы пришли сюда в первый раз. Но теперь я их здесь не нахожу.
— Скорее всего, их стерли, — ответил я. — Наверно, по приказу Айши.
Позднее мои подозрения подтвердились.
* * *
В течение первых нескольких месяцев события развивались стремительно. В гареме чернокожих евнухов разделили в зависимости от количества лет, которое те прослужили. Создали новый штат женщин, управлявших гаремом. Ряд девушек прибыли сюда в качестве подарков от пашей и губернаторов провинций, других купили на рынке невольниц, и поэтому пришлось назначить более десятка наставниц, начиная от хозяйки гардеробом до заведующей больными. Каждой давалось множество помощниц.
Для оценки состояния государственных дел в Диван призвали советников со всех концов империи. Султан не прятался от Совета, а сидел перед ним и согласился ввести по всей империи справедливые налоги; губернаторы провинций обещали, что султан получит все деньги сполна и вовремя. По настоянию Алемдара были приняты меры, чтобы провести реформу в войске янычар: повышения должны быть заслужены, солдатам надлежит соблюдать дисциплину, подготовка будет вестись в западной манере. Армию нового порядка восстановили и переименовали в сегбанов
[88], чтобы не вызывать недовольства регулярных войск. Отныне они считались не отдельным подразделением, а вспомогательным родом войск, преданным янычарам. Шли слухи, что на этом реформы не закончатся.
* * *
Однажды ранним утром меня вызвали к султану. Когда я прибыл, он находился в банях, с его тела удаляли волосы.
— А, Тюльпан, — произнес султан и улыбнулся. — Есть некоторые вещи, которым евнухи могут радоваться.
Я с удивлением взглянул на него.
— Простите, ваше величество, — ответил я, не понимая, что он хотел сказать.
— Я серьезно отношусь к твоему положению. Тебе хотя бы не приходится испытывать эту процедуру, правда? — Он указал на зловонный крем, покрывавший его тело. — Тебе гораздо легче быть хорошим мусульманином, ведь на твоем теле нет волос.
Я кивнул, не сомневаясь, что Махмуд собирается обсудить более серьезные дела. Он жестом пригласил меня сесть. Как только с него соскребли крем, а тело тщательно вымыли, он дал знак рабам удалиться. Только немому чернокожему евнуху было дозволено остаться и обслужить его.
Когда султан заговорил, я обратил внимание на то, что у него усталые глаза. Он ссутулился, будто на его плечи легла тяжесть всего мира.
— Тюльпан, завтра вторник и должно состояться очередное заседание Дивана. Я буду рад видеть тебя на нем в качестве главного чернокожего евнуха.
— Мой блистательный султан, я преисполнен благодарности за огромную честь исполнять обязанности кизляра агаси, — ответил я и, оторвав взгляд от мраморной скамьи, заметил, что пришла Накшидиль. Бани соединяли покои султана и валиде, позволяя им беседовать в полном уединении.
Когда она подошла к нам, султан приветствовал ее и сказал:
— Как хорошо, что вы оба здесь. Меня многое беспокоит, но первым делом янычары. Улемы подстрекают их, твердя, что сегбаны отнимают у них власть.
Я согласно кивнул.
