Старуха сердито смотрела на Бонуса, еле заметно качая головой, — очевидно, давала ему понять, чтобы он наконец угомонился.
«Всего лишь одна старуха, — пронеслось у Бонуса в голове. — С ней я и один справлюсь. Амазиги сами виноваты, если думают, что им не нужны воины, чтобы справиться с ним, Бонусом из Маламокко!»
Твердой рукой он схватил женщину и потащил ее за собой из тени. Сначала она покорно следовала за ним, но, когда Бонус стал все больше и больше удаляться от скалы берберов, начала сопротивляться, делая попытки освободить свою руку из хватки трибуна.
Бонус ударил ее. Раз и еще раз. Он бил ее в лицо и низ живота. Старуха свалилась вниз, словно одежда с вешалки. Тогда бонус схватил ее за бессильную руку и поволок за собой. Время от времени из синей одежды раздавался стон и смешивался с шорохом песка, по которому волочили тело.
Тут Бонус вспомнил о движении на вершине скалы и о том, что, возможно, амазиги наблюдали за ним. «Верно, они уже натянули свои луки, чтобы застрелить меня», — испугался он и все-таки продолжал идти вперед: поворачивать обратно было уже слишком поздно.
Когда он убедился, что Якуб может видеть его со своего наблюдательного поста, Бонус остановился. Он указал рукой на старуху и помахал рукой в сторону дюны, где затаились сарацины. И вдруг услышал глухой звук, за которым последовал стон. Бонус оцепенел: из тела старухи торчало древко стрелы, еще дрожавшее после полета. Женщина вздрогнула и затихла.
Бонус отдернул руку назад так, словно только что сунул ее в бочку с электрическими угрями. Широко открытыми глазами он смотрел на скалу. Но оттуда не прилетели ни следующие стрелы, ни сами берберы не появились.
Вместо этого Бонус увидел, как сарацины на верхушке дюны садятся на верблюдов. Один из них махнул длинным луком. Когда Якуб подогнал своего верблюда палкой, Бонус услышал недовольный крик животного. Вслед за этим его сопровождавшие исчезли.
Ощущая ужас в затылке, Бонус поспешно карабкался на дюну. Она была намного круче, чем ему казалось ранее, и ноги проваливались в горячий песок. Вскоре он уже полз на руках и ногах — почти плыл наверх, часто бросая пугливые взгляды через плечо. Амазиги не преследовали его, а мертвая женщина все еще лежала там, где ее настигла смерть. Синяя одежда трепетала на горячем ветру.
Когда Бонус взобрался на дюну, вокруг было пусто. Сарацины исчезли, забрав с собой верховых животных. Они не оставили ему даже осла! Лишь один бурдюк с водой валялся на песке, брошенный неверному с полным презрением, как милостыня какому-то калеке.
Бонус бросился к кожаному бурдюку и осторожно ощупал его — похоже, наполовину наполнен водой. С этим запасом ему придется добираться до Александрии. И он доберется! Даже если ему придется проползти через городские ворота на руках и коленях! И тогда наконец «Висундур» будет принадлежать ему!
Когда он еще раз взглянул вниз, в направлении укрытия амазигов, тело старой берберки… исчезло.
Альрик смахнул пыль с желтого камня — она была на ощупь как теплый снег.
— Александр Великий? Ты о полководце, покорившем мир? В Константинополе, где я когда-то жил, его почитают, как святого…
— И так же точно было здесь. И снова так будет! — Кахина глубоко вздохнула. — Теперь все изменится.
— Что бы ты себе ни напридумывала, мне надо как можно скорее уходить отсюда. Я не могу терять время. Тем более ради того, кто теперь, кажется, располагает всем временем на свете.
— Альрик! — Голос Кахины прозвучал как никогда настойчиво. — Есть легенда о Зуле Карнайне, в которой предсказано, что то царство, в котором останки Александра найдут свое последнее пристанище, будет править миром. Возможно, мы стоим перед самым могущественным человеком на свете.
— Действительно? — еще раз взглянул Альрик на мерцающий саркофаг. — А по-моему, он даже не в состоянии самостоятельно подняться на ноги.
— Тогда нам не остается ничего другого, как помочь ему!
— Ты хочешь открыть саркофаг?
Альрик почувствовал, как его покидает мужество. Ему хотелось как можно скорее уйти от этой гробницы подальше. Мумия, которую он оставил в коридоре, — это все, что ему было нужно.
Кахина со всех сторон осматривала саркофаг.
— Здесь должен быть какой-то механизм — рычаг или замок. Он же как-то попал туда внутрь.
— Я даже пальцем не шевельну, — покачал головой Альрик. — Должна же быть какая-то причина того, что саркофаг так хорошо закрыт.
— Да подумай же ты наконец! — повысила голос Кахина. — Сам Бог привел нас в это место. Мы открыли то, что никому до нас не удавалось найти.
Поведение Кахины показалось Альрику настолько странным, что он невольно отшатнулся.
— Здесь лежит покойник, которого ищут все на свете! — пыталась объяснить Кахина, но делала это, пожалуй, слишком горячо. — Как ты думаешь, что произойдет, если он попадет в руки властьпредержащих — не важно, мусульман или христиан? За него станут сражаться. Одни — оттого, что станут считать себя непобедимыми, другие — чтобы завладеть святыней и стать непобедимыми.
— Тогда давай лучше оставим его здесь!
— Это было бы проще всего, но это большой риск. Мы обнаружили Зуля Карнайна — значит, и другие смогут найти его. Я могу предложить кое-что получше. Но для этого потребуется все твое умение.
Какая еще женщина могла бы похвастаться тем, что ее будущий муж ради нее пешком пересек пустыню? Бонус мысленно потирал руки: Мательда расплатится за все, что он вынужден был терпеть из-за нее.
Целую ночь он шел по песку, а следующий день провел в тени скалы, прислонившись спиной к обжигающему камню. В своей одежде черно-серебристой расцветки семьи Маламокко он страдал от жары днем и от холода — ночью. Нос болел от ожогов, с обгорелых на солнце щек клочьями свисала кожа, а руки распухли, как у утопленника — утопленника посреди пустыни! Бонус горько рассмеялся.
Следующая египетская ночь показалась ему фиолетовой. Неслучайно трибуна так удивило, что Якуб забрал у него осла, но оставил бурдюк с водой: в нем оказалась не вода, а моча. Первый же глоток Бонус с отвращением выплюнул подальше в песок и мог бы поклясться, что услышал смех Якуба. От жажды в горле у Бонуса образовались раны. Он больше не замечал красот ночной пустыни: ни звезд, мерцающих, как бриллианты, ни пронизанных белыми прожилками скал, ни вздохов ветра среди дюн. То, что другим могло показаться музыкой, для Бонуса звучало, словно стон из могилы. Он уже понимал, что без воды до Александрии не доберется, трибун даже сомневался в том, что переживет следующий день, от одной мысли о восходящем солнце его бросало в пот.
Однако свет принес с собой не смерть, а жизнь. Уже с первыми лучами, показавшимися над гребнями дюн, когда Бонус сощурил глаза от солнца, а на дюнах показались тени и эти тени стали перемещаться, Бонус услышал знакомый звук. Он проникал сквозь свист ветра, сквозь ненавистный скрип песчинок, даже сквозь чувства и мысли. Это был звон колокольчиков — серебристые звуки упряжи верблюдов.
