Место для нового дома, во всяком случае, выбирал сам доктор. Он осмотрел дом еще летом прошлого года, и Финеас его одобрил: хорошее место со светлой аурой. Нью-Форест – где-то нам это название уже встречалось, помимо романов; да, именно в тех местах доктор снимал на полгода такой же коттедж, когда писал «Белый отряд». Какая там молельня – человек на склоне лет захотел уехать туда, где ему в молодости отлично жилось и работалось; может, он никогда больше не был так счастлив, как в те полгода, без жен, без детей, без собраний и заседаний, один со своей работой. У многих писателей бывали такие уединенные райские места, а у кого не было – те мечтали бы их иметь. Что же касается соседей в Нью-Форесте, они к Дойлам ходили регулярно – званые и не очень. «Булочник давеча говорил, вы приехали, – дай, думаю, зайду». Нравы там были самые деревенские, двери не запирались. Поблизости находился цыганский табор; доктор полюбил ходить к цыганам, болтать с ними и слушать их песни. Конан Дойл и цыгане – какое-то непривычное сочетание: так и видишь Никиту Михалкова в обличье Генри Баскервиля. «К нам приехал, к нам приехал сэр Артур наш дорогой.» Но ему в таборе нравилось. С цыганами и деревенскими он о спиритизме не беседовал. Он просто отдыхал.
В «Бигнелл-Вуд» обычно проводили летние месяцы, когда у детей были каникулы. (Все трое учились в Кроуборо, в школе Бикона.) Детям в Нью-Форесте нравилось – особенно Джин, которая любила гулять по лесу, наблюдая за животными и птицами. У Денниса и Адриана уже потихоньку начали формироваться интересы такого рода, что их больше привлекал Лондон; лесная фауна их интересовала только с точки зрения убийства. (В «Уинделшеме» маленький Адриан едва не пристрелил садовника из охотничьего ружья.) Отец позволял им управлять автомобилем. Однажды это кончилось плачевно: тот же Адриан расколошматил о дерево новую, стоившую 700 фунтов, незастрахованную машину. Вообще мальчишки вели себя не слишком примерно. Щипали служанку – отец был в страшном гневе, грозился выгнать из дому. Начали курить – отец был тоже в гневе, но гнев его вызвало в основном то, что сыновья осмелились закурить в присутствии дамы.
Доктор все больше привязывался к дочерям. Джин была его любимицей с рождения, ее он баловал как никого из своих детей; но лишь теперь он по-настоящему оценил Мэри. Усидчивая, трудолюбивая, пунктуальная, замкнутая, старательная – она становилась отцу товарищем. Осенью 1925 года Дойл открыл в Лондоне, на Виктория-стрит, неподалеку от Вестминстерского аббатства, небольшую спиритическую библиотеку-магазин, предназначенную также для издания его собственных работ в этой области. Вместе с Мэри он занимался библиотекой: сами перетаскивали горы книг, паковали, клеили пакеты из упаковочной бумаги. Мэри оставалась заведовать библиотекой, когда отец уезжал из Лондона в «Уинделшем» или «Бигнелл-Вуд»; осталась заведовать ею и после смерти отца. Но была ли это идиллия?
В книге Джорджины Дойл высказывается мысль, что этой библиотекой Дойл загубил карьеру музыканта и личную жизнь своей старшей дочери (Мэри умерла незамужней). Не зная подлинных мыслей самой Мэри в тот период (а их, к сожалению, никто пока не знает), трудно вынести какое-либо суждение по этому поводу. Учитывая характер Мэри, кажется довольно маловероятным, чтобы ей удалась сценическая карьера. Но как знать? Выйти замуж, во всяком случае, библиотека ей не мешала, скорее наоборот: любая женщина знает, что подцепить мужа проще всего в различных кружках по интересам; спиритки очень часто выходили замуж за своих единомышленников. Допустим даже, что отец не поощрял замужества Мэри (хотя на этот счет абсолютно ничего не известно) – но когда он умер, Мэри был 31 год; вопреки бытующему мнению, что «раньше женщины выходили замуж молодыми», в Британии сплошь и рядом под венец шли тридцатипятилетние и сорокалетние невесты.
Дойл использовал свою дочь как бесплатную рабочую силу? Скорее он был рад пристроить ее к какому-нибудь делу, занять чем-то полезным (по его мнению) ее жизнь; он был также рад, что нашел родного человека, с которым мог постоянно говорить о занимавших его проблемах и находить у него полное понимание. Библиотека особых доходов не приносила, но средства Дойл своей старшей дочери оставил. В соответствии с его завещанием, по которому все имущество переходило к леди Конан Дойл, после смерти последней имущество делилось поровну между всеми четырьмя детьми. Мэри пережила мачеху на 36 лет, так что у нее было время осуществить наследственные права. Кроме того, Мэри отдельным пунктом была выделена сумма в две тысячи фунтов. По сравнению с тем, сколько ее отец тратил на спиритизм, эта сумма, конечно, выглядит непристойно маленькой; и если учесть, что авторские права унаследовали Джин и трое ее детей, то получается, что Мэри обидели. Но все же это были хорошие деньги – 80 тысяч современных британских фунтов: жить вполне можно. Ей также оставались акции, принадлежавшие ее матери и унаследованные отцом. Мэри могла при желании переменить род занятий, могла распорядиться своей жизнью иначе. Она не смогла или не захотела.
В Париже с 6 по 13 сентября 1925 года проходил международный конгресс спиритуалистов; Леон Дени, уже глубокий старик (то было его последнее появление на публике), предложил избрать доктора Дойла председателем. Его кандидатура была утверждена единогласно. Гастон Люс в книге «Леон Дени, апостол спиритизма» писал: «Добрый великан склонялся к почти слепому старцу, с трогательной заботливостью вел его по лабиринту коридоров Зала ученых обществ, помогая занять место в президиуме. Добрейший учитель наш был этим сильно тронут: „Конан Дойль, каков он из себя? Я плохо его вижу...“ – "О, он очень высокий, – отвечали мы, – у него прекрасная большая голова, серые глаза и усы a la gauloise. Это не англосакс. Взять хотя бы его имя. Конан – 'вождь', ведь это бретонское имя!"» Звучит ужасно слащаво, но по сути верно: Дени и Дойл были очарованы друг другом, французский патриарх не мог мечтать о более верном последователе – хотя тот, по его собственному признанию, в спиритизм вовсе не верил. Да-да, не верил! В своей речи Дойл заявил: «Есть нечто более сильное, чем просто вера, – это знание. <...> Я утверждаю эти вещи, потому что у меня есть знание о них. Я не верю – я знаю».
В том же году духи неоднократно сообщали Дойлу о приближающейся смерти его друга Гудини. В конце 1923-го Дойл писал ему: «Наши отношения складываются очень странно и, наверное, станут еще более странными, ибо всякий раз, когда Вы объявляете ложью то, что, как я знаю, является истиной, я вынужден атаковать Вас в ответ. Как долго может прожить дружба, подвергаемая подобным испытаниям, я не знаю». В последний раз они обменялись письмами в феврале 1924-го:
Гудини просил Дойла поделиться сведениями о некоторых медиумах, доктор отвечал, что не может удовлетворить просьбу, так как боится, что друг использует полученную информацию для дискредитации спиритического движения; Гудини, все еще пытавшийся сохранить отношения и недавно опубликовавший новую книгу «Чародей среди спиритов», спросил доктора, желает ли тот, чтобы ему выслали экземпляр. Дойл не ответил. После полученного с того света предостережения Дойл писал американке Гертруде Хиллс, знакомой Гудини, что не стал предупреждать иллюзиониста, хотя очень опасался за его судьбу, так как знал, к чему это приведет: Гудини опубликует его письмо в газетах с издевательскими комментариями.
