В первые годы своего существования «Собака» никем не оценивалась как один из лучших текстов холмсианы. Критики не выделяли ее из массы других рассказов о Холмсе. Читатели радовались ее появлению потому, что вновь получили Холмса – и очень рассердились, когда до них дошло, что он не ожил, и стали требовать других рассказов. Всерьез и много «Собакой» стали заниматься значительно позже. Созданная на основе простодушной сельской легенды, обрастающая – с каждым новым поколением литературоведов – тысячами смыслов, которые простодушный (но хитрый) доктор Дойл в нее, быть может, и не думал вкладывать, она сама превратилась в легенду.
Впрочем, далеко не все считают, что «Собака» так уж хороша. «Есть люди, полагающие, что критиковать эпопею о Холмсе – это все равно что колошматить кувалдой по бабочке или, точнее говоря, по чему-то вроде изящной готической беседки, превратившейся к настоящему времени в памятник, в народное достояние», – сказал Фаулз. Он, правда, признал, что холмсиана, как всякий классический детектив, есть сказка и критиковать ее по несказочным законам бессмысленно – но тут же принялся критиковать. Торфяники на самом деле выглядят совсем не так, как их описал Дойл, и флора на них совсем другая. Постоянное употребление слов «мрачный» и «черный» выглядит нарочито. Женские образы абсолютно неубедительны. «Старинный» документ, который зачитывает доктор Мортимер, стилизован прескверно. Стэплтон просто из рук вон плохо написан; «его пристрастие к энтомологии, мания гоняться в соломенной шляпе за английскими бабочками, никак не соответствует ни его прошлому, ни его настоящему». Все прочие персонажи «представляют собой весьма жалкое зрелище». Расследования и логики в «Собаке» мало. Изобретательности – еще меньше. Холмс карикатурен. Уотсон чересчур глуп. Вдобавок в тексте не хватает воздуха: «Все происходит слишком быстро, слишком наглядно, события громоздятся друг на друга, словно это фильм по книге, а не сама книга». Разделал Фаулз творение доктора Дойла в пух и прах – мол, скучно и совсем не страшно. И тут же рассказал, как сам в 1946 году побывал на Дартмурских болотах. «Неожиданно в полной тишине огромная черная тень двинулась и встала в расщелине между двумя уступами, прямо надо мной. Никогда не забуду того чисто атавистического ужаса, что завладел мною на несколько мгновений, прежде чем я сообразил выхватить имевшийся у меня сигнальный пистолет. ясно, что я остался в живых, раз могу рассказать эту историю. Ну да, конечно, это скорее всего был одичавший пони; но то, что я увидел, – подобно множеству жителей болот, одиноко бродивших в тумане, – была Собака».
«Собака Баскервилей» принесла доктору Дойлу хороший доход – как и все его книги. Перестройка дома давно завершилась, денег в семье было предостаточно; доктор мог в очередной раз дать волю своим задаткам бизнесмена: «Полагаю, человеку следует изучить все стороны жизни, и если он не примет участия в коммерции, то не уловит ее весьма существенной стороны». Он сам отмечал, что в его натуре была некая предпринимательская жилка, основанная скорее на любви к приключениям, нежели на надежде на прибыль. Доктор неоднократно вкладывал деньги в такие предприятия, которые трудно назвать иначе как авантюрами: он инвестировал средства то в операцию по подъему затонувшего двести лет тому назад испанского галеона, то в экспедицию на острова, где, по слухам, «в каждом птичьем гнезде лежало по алмазу» – всякий раз с одним и тем же плачевным результатом. «Если бы каждый раз, получив деньги, я выкапывал яму в саду и там их зарывал, я был бы сейчас куда богаче», – писал он в старости, вспоминая о своей неудачной попытке разбогатеть на родезийском золоте и других предприятиях подобного рода. Но доктор несколько преувеличивал свою деловую неудачливость. Ему случалось покупать акции удачно и получать доход.
Дойл также пробовал управлять коммерческими предприятиями – и вполне успешными. С 1901-го он стал членом правления известной фирмы «Рафаэл Тук», производившей детские книги, открытки, сувениры, игрушки и головоломки: предприятие было процветающим и делало много новаторского – в частности, именно эта фирма начала производство книг-«раскрасок» и паззлов. Несколькими годами позднее он вошел в совет директоров другого всемирно известного предприятия – компании «Бессон» по производству духовых музыкальных инструментов: основатель фирмы, в честь которого она названа, знаменит тем, что создал и зарегистрировал корнет, который до сих пор считается образцовым изделием в своей отрасли. Обе фирмы были на плаву до того, как доктор Дойл присоединился к управлению ими, и он ничего не испортил. Когда он брался управлять чем-нибудь самостоятельно, получалось гораздо хуже.
9 сентября 1901 года в театре «Лицеум» состоялась лондонская премьера пьесы «Шерлок Холмс» в постановке Джиллетта: это было то, что теперь называют «по мотивам», но публике понравилось. Автор в этот период был занят исключительно книгами о бурской войне: сперва – их созданием, затем – изданием и перепиской с критиками и читателями; все это продолжалось до апреля 1902-го. 10 апреля он поехал в Италию немного отдохнуть и проведать свою сестру Иду, которая жила с мужем в Неаполе. Луиза осталась в Хайндхеде. Джин его провожала. Мэри Дойл получила от сына откровенное письмо: «Она украсила мою каюту цветами и с двух сторон поцеловала подушку. В последний раз я видел ее лицо уже в тени навеса, куда она спряталась, чтобы не видели, что она плачет. Я рассказываю это Вам, матушка, потому что Вы можете понять и знаете, как много значат подобные мелочи». К этому времени уже и Хорнунги примирились с его отношениями с Джин – во всяком случае, внешне. Доктор мог позволить себе отпуск. По возвращении его ждало рыцарское звание – за книги о бурской войне, послужившие, как считали в правительстве, защите чести Британии; ему еще зимой сообщил об этом лично Эдуард VII, пригласив доктора к обеду. Но Дойл не радовался: принимать этой почести он не хотел.
Английские рыцарские ордена – явление уникальное, отличающееся от орденских награждений в большинстве стран; орден по замыслу – вовсе не награда, а причисление к сообществу людей, якобы объединенных служением высшим целям и идеалам. В современную эпоху это стало обыкновенной государственной наградой за различные заслуги, но формально считается по-прежнему не наградой, а почестью. Посвященный в рыцари получает орден Британской империи, а также звание рыцаря и титул «сэр», который ставится перед его именем, а его жена получает право на приставку «леди». У нас очень часто путают «сэра» с «пэром», и даже в англоязычных заметках нам попадалось утверждение, что Конан Дойл был пожалован пэрством. На самом деле пэрство и «сэрство» – разные вещи. Пэрство – понятие, включающее в себя пять дворянских титулов; низший из них – баронство – может быть не наследственным, а пожизненным, пожалованным указом суверена, и дает право заседать в палате лордов; Дойл его никогда не имел, хотя, как принято считать (об этом мы будем говорить в дальнейшем), возможность такая у него была.
Что касается почестей, то может быть разная их степень: например, человек получает только орден Британской империи, без звания рыцаря и без титула; если же в рыцари посвящается иностранец, он не может пользоваться титулом, но получает право добавлять к своему имени аббревиатуру, указывающую на то, что он получил звание рыцаря – как, к примеру, Билл Гейтс или Стивен Спилберг. Дойлу все это казалось устаревшим, вульгарным и смешным; рыцарское звание – если оно присуждается не военачальнику – он называл «значком провинциального мэра». Не то чтобы он не уважал рыцарей (настоящих) – скорее он относился к ним слишком серьезно, чтобы ему могла нравиться современная пародия на них. Многие умные, скромные и хорошие люди спокойно принимали и принимают рыцарские почести именно потому, что справедливо считают их забавной или красивой формальностью, за которой скрывается обычная награда за работу. Дойл думал иначе. Тремя годами ранее он принял знак отличия Италии именно потому, что это была «всего лишь» награда – да и то терпеть не мог упоминать о нем. «Я никогда не ценил титулов, – писал он матери, – и никогда не скрывал этого. Я могу представить себе человека, который под конец долгой и плодотворной жизни принимает титул как знак признания проделанного им труда, как было, например, с Теннисоном; но когда не старый еще человек нацепляет на себя рыцарские достоинства, утратившие всякое значение, – об этом нечего и думать»
[35].
