Черчилль использовал образное сравнение: «Если бы Гитлер вторгся в ад, я, по крайней мере, благожелательно отозвался бы в палате общин о Сатане»
.
По существу, это было обращение и к Франклину Рузвельту. Но президент США выступил только 24 июня, причем не с радиообращением к нации, а перед приглашенными в Белый дом представителями прессы. Он двое суток, опасаясь вспышки изоляционизма, обдумывал свое заявление, оценивал первые, весьма тревожные сообщения с Восточного фронта, где германская авиация за несколько часов уничтожила на аэродромах значительную часть советских самолетов, а немецкие армии начали быстрое продвижение вглубь страны, лишь местами встречая серьезное сопротивление. Казалось, что действительно происходит блицкриг — молниеносная война и может повториться французский сценарий 1940 года.
Когда журналисты были приглашены в кабинет президента, у него был готов всеми ожидаемый ответ на вопрос об отношении США к событиям на советско-германском фронте. Даже учитывая наиболее пессимистический вариант — разгром СССР в течение нескольких месяцев, как это и намечалось планом «Барбаросса», президент пришел к выводу, что в любом случае на Восточном фронте Германия потеряет значительную часть людских и материальных ресурсов, а это даст Соединенным Штатам время для ускоренной подготовки к военному вмешательству в европейские дела. Корреспондентам телеграфных агентств и газет Рузвельт сказал твердо, как будто это было единственно возможное и естественное решение: «Разумеется, мы окажем России всю возможную помощь».
Когда корреспондент «Либерти» передал ему текст редакционной статьи своей газеты под заголовком «К черту коммунизм», Рузвельт прореагировал словами: «Если бы я сидел за вашим письменным столом, то написал бы передовую статью, осуждающую в одинаковой мере как русскую, так и германскую форму диктатуры. Но в то же время я ясно дал бы понять, что в настоящее время непосредственная угроза безопасности США исходит от гитлеровских армий»
. Последовали вопросы о формах помощи СССР и, в частности, о том, распространится ли на него ленд-лиз. От ответов на них Рузвельт уклонился — они пока не были ясны для него самого.
Первым шагом на пути оказания помощи было решение разморозить советские фонды в сумме около 50 миллионов долларов в банках США (на них был наложен арест в конце 1939 года после нападения СССР на Финляндию).
Своего рода демонстрацией того, что начало советско-германской войны непосредственно не касается Соединенных Штатов, было участие Рузвельта 30 июня 1941 года в торжественном открытии Президентской библиотеки (одновременно являвшейся музеем и прежде всего архивом) в его родном Гайд-Парке. Выступая после хранителя библиотеки Ф. Уокера и главного архивариуса США Р. Коннора, президент попытался связать воедино разные эпохи в истории своей страны: «Нация должна верить в три вещи. Она должна верить в прошлое. Она должна верить в будущее. Но она должна прежде всего верить в способность людей учиться у прошлого, чтобы быть более точными в суждениях о том, как строить свое будущее»
. С созданием библиотеки были связаны некоторые личные планы Рузвельта. Он никак не рассчитывал, что останется президентом и после завершения третьего срока. Огромный массив документации, концентрируемый в Гайд-Парке, должен был стать той базой, на которой он предполагал создавать свои будущие многотомные мемуары. Франклин особенно заботливо относился к сохранению документов и даже сконструировал для этого ящики особой формы.
* * *
Однако открытие библиотеки, несмотря на его показной характер, не могло отвлечь Рузвельта от главного — от хода войны и прежде всего от событий на советско-германском фронте.
Готовясь к очередному выступлению в конгрессе, президент в начале июля написал краткий меморандум, в котором содержалась главная идея его предстоявшей речи: «Я искренне надеялся, что мы не будем вовлечены в эту войну. Я серьезнейшим образом пытался избежать использования силы… Мои надежды были тщетны. Мои усилия избежать использования силы оказываются неэффективными. [Однако] наша национальная оборона еще далека от совершенства. Становится ясно, что в случае, если мы не прибавим максимум наших усилий… к усилиям тех наций, которые борются за свободу в мире, мы окажемся в ситуации, когда будем воевать в одиночестве и подвергнемся невиданно большей опасности, чем встречаем сегодня»
. Так сводились воедино задачи помощи союзникам, включая СССР, и соображения национального выживания, которые в наибольшей степени могли убедить не только законодателей, но и всё американское общество в необходимости фактического вступления в войну против агрессивного блока.
В июле—августе в Великобритании и США побывала советская военная миссия во главе с генерал-лейтенантом Ф. И. Голиковым. Тот до недавнего времени являлся начальником Разведывательного управления Генштаба Красной армии и в этом качестве докладывал Сталину о фактах подготовки Германии к нападению на СССР. Несмотря на это (или благодаря этому) советский лидер сохранил доверие к Голикову и назначил руководителем миссии именно его, никогда ранее не бывавшего за границей и не говорившего на иностранных языках. Перед Голиковым была поставлена задача решить вопрос о начале поставок вооружения и стратегических материалов в СССР.
Английская часть миссии оказалась неудачной. По всей видимости, опытные британские чиновники быстро поняли, что имеют дело со второстепенной, к тому же малокомпетентной в военно-дипломатических вопросах фигурой. Американский же этап миссии имел двойственный результат. С одной стороны, обсуждение вопросов военно-экономической помощи СССР было вынесено на самый высокий уровень — Голиков был принят Рузвельтом. С другой — обнаружились те же тенденции, что и в Англии, включая, по мнению Голикова, нежелание американских чиновников действовать быстро. Генерал совершенно не понял, с кем имеет дело. Г. Гопкинса, горячо ратовавшего за оказание помощи СССР, он обозвал в своих записях «распоясавшимся фарисеем, предельно зазнавшимся прихвостнем большого человека (Рузвельта. — Г.Ч.), возомнившим себя не глупее и не меньше своего патрона»
.
В конце августа генерал попросил отозвать его в Москву за ненадобностью пребывания на территории Соединенных Штатов, что и было сделано в начале сентября. К тому времени всё же удалось договориться об отправке в СССР некоторых видов вооружения, о проведении в Москве совещания по вопросу о поставках с участием представителей США и Великобритании. И главное — приезд советской военной миссии послужил для Рузвельта новым стимулом к включению СССР в число стран, получавших помощь по ленд-лизу. На заседании военного кабинета министров он напомнил, что на территории Советского Союза война идет уже шесть недель, но пока туда не отправлены никакие товары. Президент попросил управление по чрезвычайным ситуациям ускорить работу: «Действуйте, как колючка, которая заставляет двигаться»
.
И всё же прежде чем перейти к решению вопросов о конкретных формах и размерах помощи и об ответных обязательствах СССР, Рузвельту было необходимо, чтобы кто-то посмотрел на ситуацию на месте, причем посмотрел так, как это сделал бы он сам. По его мнению, на это был способен только Гарри Гопкинс. 11 июля Рузвельт несколько часов провел в беседе со своим первым помощником, а на следующий день стало известно, что тот летит в Лондон (о Москве пока не сообщалось). Уже находясь в Лондоне, Гопкинс получил сообщение, что правительство СССР готово его принять.
