Стремясь во что бы то ни стало сохранить союзнические отношения с СССР и личные доверительные связи со Сталиным, Рузвельт несколько раз предлагал ему встречу один на один. Советский лидер под разными предлогами от этой встречи уклонялся, отлично понимая, что Рузвельт приложит все усилия к тому, чтобы представить намеченную, а затем и осуществленную операцию в Италии в качестве открытия второго фронта. Сталин откладывал и трехстороннюю встречу в условиях, когда исход летней кампании 1943 года еще не был ясен, то есть до разгрома немецких войск на Курской дуге.
В ожидании встречи с советским лидером Рузвельт явно идеализировал его. Быть может, он полагал, что война «перевоспитала» диктатора и после ее окончания в СССР будут проведены серьезные подвижки в образе жизни и политической системе.
Его планы не были построены исключительно на песке. В Советском Союзе происходили некоторые изменения, которые, казалось, предвещали будущие кардинальные сдвиги: был распущен руководимый Москвой Коминтерн, а песня «Интернационал» перестала быть советским гимном; Сталин принял иерархов Русской православной церкви, после чего прекратились нападки на церковь и религию. Поговаривали, что после войны будут распущены колхозы, восстановлена мелкая частная собственность в городах (она действительно существовала непродолжительное время на территориях, освобожденных от оккупации), создана вторая партия и т. п.
Правда, наиболее умудренные американские государственные деятели, знакомые с советскими реалиями, полагали, что после войны внутриполитической курс будет резко ужесточен и Сталин предпримет максимум усилий для дальнейшего расширения своей империи.
Еще в начале 1943 года Рузвельт получил меморандум Уильяма Буллита, в свое время бывшего послом США в Москве, который писал, что СССР «осуществит коммунизацию» Восточной Европы, если США и Великобритания не воспрепятствуют этому
Рузвельт пригласил Буллита к себе. В беседе дипломат высказал мнение, что, пока США будут заниматься тихоокеанскими и японскими делами, Сталин приложит усилия, чтобы закрепить за СССР позиции в Европе после поражения Германии. Буллит рекомендовал президенту пригласить советского лидера в Вашингтон или на Аляску и жестко потребовать от него обязательства отказаться от аннексии европейских стран в любой форме. В противном случае следовало сократить помощь СССР и отказать в послевоенном займе на восстановление. Дипломат также поделился соображениями о целесообразности вторжения американских войск на Балканы, которую, как мы помним, поддержал не Рузвельт, а Черчилль.
Сходные мнения циркулировали на страницах американской прессы. Из Москвы поступали сведения о том, что советская пропаганда принижает вклад западных союзников в борьбу против общего врага. В центральной печати СССР было опубликовано провокационное стихотворение Алексея Суркова о консервных банках с надписью «USA», валяющихся на прифронтовой дороге возле убитого повара. А далее поэт буквально причитал:
Но тот, чьей фирмы буквы трафарета,
Молчит в своем заморском далеке.
Валяющихся в поле мясом рваным
Ему из дальней дали не видать.
Ему в его стране за океаном
И тишь, и гладь, и божья благодать…
А в час, когда добудешь ты победу,
Придет, роняя сладкие слова,
Он за добычей, как шакал по следу
Израненного в смертной схватке льва.
Подобные выражения неблагодарности, тиражируемые миллионами экземпляров и провоцировавшие враждебные чувства к союзнику, разумеется, весьма скрупулезно регистрировались посольством США, прежде всего теми его сотрудниками, которые воспринимали союз с СССР в качестве «странного альянса» (так называлась вышедшая после войны книга американского военного атташе в Москве Джона Дина
).
Справедливости ради надо сказать, что подобные настроения — правда, в значительно более спокойных тонах — были отражены и в публикациях британских газет, утверждавших, что США заинтересованы в том, чтобы Англия была обескровлена, а Америка в последнюю секунду выступила в качестве спасителя
.
Мнение Буллита и донесения из Москвы какое-то влияние на Рузвельта оказывали, но он продолжал возлагать чрезмерно большие надежды на добрую волю советского лидера. Жесткие суждения Буллита Рузвельту явно не понравились, и в последующие годы он игнорировал старого дипломата. Халл попытался привлечь того к работе, назначив, например, чрезвычайным послом по делам Африки и Среднего Востока, но на его меморандуме Рузвельт написал издевательскую резолюцию: «Почему не послом в Саудовскую Аравию?»
Такой пост фактически означал бы полное отстранение Буллита от реальных политических дел.
В американо-советских отношениях этого времени немалое место занимал польский вопрос. Речь шла о территориях, захваченных СССР в 1939 году и затем включенных в состав Украинской и Белорусской республик, о взаимоотношениях с польским эмигрантским правительством, находившимся в Лондоне, об обнаружении немецкими оккупантами летом 1942 года в Катынском лесу под Смоленском массовых захоронений польских военных, расстрелянных советскими спецслужбами в мае 1940-го.
Самым взрывоопасным был вопрос о трагической судьбе поляков, убитых, как доказывали немцы, по приказу Сталина. Нацистские главари использовали полученные данные, чтобы противопоставить их распространявшейся по всему миру информации о зверствах гитлеровцев. Страшная находка была для них подарком судьбы. Волей кошмарного случая коммунистическая злодейская акция была доказана злодеями, воевавшими по другую сторону фронта. Разоблачение, о котором гитлеровцы растрезвонили по всему миру, имело цель внести раскол в антигитлеровскую коалицию.
Черчилль и Рузвельт оказались в крайне щекотливой ситуации. Премьер польского эмигрантского правительства Владислав Сикорский потребовал от них объяснений и действий. Западные руководители отлично понимали, что в данном случае нацистская пропаганда не лжет, как ей это было обычно свойственно, и существуют убедительные доказательства преступления, совершённого советской стороной. Но признание их достоверными сокрушительно подорвало бы престиж СССР в общественном мнении США и Великобритании, крайне затруднило бы дальнейшее сотрудничество со Сталиным.
Черчилль, посоветовавшись с Рузвельтом, попытался внушить польским деятелям необходимость «рационального подхода». Не опровергая сделанных немцами заявлений, он убеждал: гитлеровская пропаганда пытается посеять рознь между союзниками (что соответствовало действительности) и не в их интересах давать польским деятелям заходить слишком далеко в своих претензиях к Сталину, несмотря на то, что речь шла о расстреле в Катынском лесу, а также в других районах СССР почти двадцати двух тысяч их соотечественников
.
Польский вопрос во взаимоотношениях с СССР особенно осложнялся в связи с тем, что в США проживало около шести миллионов поляков, большинство которых традиционно поддерживали Демократическую партию. Президент должен был считаться с их мнением, не отталкивать эту часть избирателей от себя, что требовало немалой эквилибристики.
Трудно согласиться с А. И. Уткиным в том, что союзнические отношения с СССР в 1943 году дали трещину
, но можно считать достоверным тот факт, что Рузвельт несколько охладел к советскому лидеру (правда, на очень краткий срок). Президент задумывался над тем, не следует ли присоединиться к «балканскому варианту», не является ли ошибкой выдвигавшийся им самим план «четырех полицейских» (США, Великобритания, СССР и Китай), которые после войны будут следить за мировым порядком, чтобы не допустить новых вооруженных конфликтов. В том случае, если всё же будет осуществляться план высадки в Северной Франции, говорил Рузвельт, войска Объединенных Наций должны быть готовы войти в Берлин не позднее советских.
