Корреспонденты крупнейших газет стали брать у него интервью. В весьма влиятельной «Нью-Йорк таймс» уже 22 января появилось его высказывание: «Я ничего не люблю так сильно, как хорошую борьбу Я никогда в своей жизни не получал такого удовольствия, как сейчас», встреченное читателями с симпатией. В другом интервью он осмелился даже посягнуть на то, что в кругах демократов считалось чуть ли не основой основ: «От разных Мёрфи, которые представляют большой бизнес, надо очиститься»
.
Естественно, такие эскапады вызывали гнев лидеров партии. «Отвратительный, высокомерный парень этот Рузвельт», — как-то публично высказался Тимоти Салливан, один из помощников Мёрфи
. Таммани-холл добился невиданного для тогдашних партийных нравов Америки — в Олбани местная «партийная ячейка» демократов исключила Рузвельта из своего состава.
Признаем: во многом всё происходившее было для Рузвельта карьерной игрой. Ведь сам он не так уж сильно отличался от Шихана — и был богат, и служил ранее в адвокатской фирме, обслуживавшей миллионеров. Я уже не говорю о том, что, ополчившись против Шихана, «инсургенты» Рузвельта не позаботились о том, чтобы найти собственного кандидата, который бы отвечал их прогрессистским чаяниям. Скорее всего они надеялись, что в случае благоприятного развития событий таковой отыщется в их собственной среде. Но наиболее убедительным доказательством того, что это была лишь азартная политическая игра, может служить, на мой взгляд, итог всей истории.
После почти двухмесячной перепалки в феврале—марте 1911 года Таммани-холл сделал вид, что пошел на компромисс. Кандидатура Шихана была снята, взамен в сенат был выдвинут бывший «гранд сейчем» Таммани-холла (по-индейски «сейчем» — вождь; так называли фиктивных руководителей, зицпредседателей, которые прикрывали власть подлинного лидера), весьма близкий к Мёрфи Джеймс О’Торман. Эта личность еще меньше, нежели Шихан, соответствовала требованиям, которые выдвигал к кандидату Рузвельт, но он счел за благо поддержать ее, чтобы не оказаться в изоляции.
Формально Франклин потерпел поражение. Но он отнюдь не считал, что оказался в проигрыше, и, видимо, был прав. Как выяснилось, можно было заставить всесильный Таммани-холл менять свои планы. Но главное — имя Франклина Рузвельта стало известно, по крайней мере в родном штате. Рузвельта узнали не только как удачливого соперника на выборах, но и как резкого и остроумного оратора, который за словом в карман не лез. Коллега Франклина по сенату штата Р. Вагнер с немалой иронией говорил тогда: «Сенатор Рузвельт добился своего. Всё, чего он хочет, — это газетные заголовки. Давайте теперь займемся нашими делами»
.
В центральных газетах Америки всё чаще стали появляться не только упоминания о нем, но и интервью с ним, иногда даже с фотографиями, на которых было запечатлено юное лицо оратора с вздернутым в характерной манере подбородком. Рузвельт запоминался людям как борец против «боссизма» и «антитрестовец», хотя для агрессивного и вместе с тем расчетливого юного политика это было верно только частично. Теперь прогрессистские круги оценивали эту гордо поднятую голову уже не как признак высокомерия и снобизма, а в качестве признака твердого характера и сильной воли. Одни и те же жесты или привычки трактовались совершенно по-разному — в зависимости как от позиций их обладателя, так и отношения к этим позициям со стороны коллег.
Уже в ранние годы политической деятельности Рузвельта совершенно четко проявилась его двойственность: резкая критика тех, кто накопил миллионные состояния, — и использование всех благ богатства, которым обладала его семья; выпады против «боссизма» — и стремление подчинить своей воле других; показная демонстрация собственной принципиальности вкупе с непримиримостью — и готовность идти на компромиссы, когда это оказывалось политически целесообразным; наконец, негодование по поводу карьеризма — и неуклонное стремление вознестись на самые карьерные вершины.
«Исторический путь — не тротуар Невского проспекта», — говорил русский мыслитель Н. Г. Чернышевский, имевший в виду, что те, кто ступил на зыбкую почву политической деятельности, должны забыть о морали. Вряд ли это мнение полностью справедливо, но определенная степень отрешения от незыблемых и вечных нравственных норм характерна для любого из тех, кто решил посвятить себя этой сфере. В немалой степени сказанное касалось и Рузвельта, и мы еще не раз встретимся с тем, как при столкновении соображений морали и политической целесообразности он предпочитал преимущества последней.
Значительно более ощутимые результаты, нежели конфликт вокруг конкретной кандидатуры в сенат США, имела кампания, развернутая Рузвельтом за унификацию выборов в верхнюю палату высшего законодательного органа страны. В середине апреля 1911 года Франклин внес на рассмотрение коллег предложение о внесении в Конституцию США поправки, которая предусматривала бы обязательность избрания сенаторов всеобщим голосованием. После непродолжительных дебатов проект его резолюции был принят большинством —28 голосов против шестнадцати, а еще через несколько дней одобрен и нижней палатой — ассамблеей штата Нью-Йорк с еще более убедительным перевесом — 105 голосов против тридцати
. Поправка была одобрена конгрессом, затем в соответствии с Конституцией США прошла процедура ратификации ее штатами. 8 апреля 1913 года 17-я поправка к Конституции вступила в силу Франклин Рузвельт не раз с гордостью говорил, что именно он дал первый толчок этой мере, благодаря которой общенациональный сенат перестал быть «клубом миллионеров»
.
Будучи депутатом от сельского округа, жителям которого были чужды городские социальные заботы, в частности волновавшая мегаполис Нью-Йорк проблема условий труда, Рузвельт не принимал сколько-нибудь активного участия в дебатах по этим проблемам, хотя исправно голосовал за меры по ограничению детского труда, за сокращение рабочего дня и т. п. Его больше волновали нужды жителей провинции. Франклин ни на минуту не забывал, что ему скоро предстоит переизбираться и что его шансы на успех невелики.
Он сосредоточил основные усилия на проблемах охраны природы: озеленении, оздоровлении почвы, борьбы против расхищения природных ресурсов. Для начала он выступил инициатором озеленения родного Гайд-Парка и даже вложил в это дело некоторую сумму. Были высажены тысячи деревьев. И хотя пока что они скорее напоминали кусты, обещая превратиться в пышные тенистые аллеи только в будущем, Гайд-Парк стали ставить в пример другим городам Америки.
Вслед за этим Франклин предложил создать при легислатуре штата комитет по лесам, рыбному и охотничьему хозяйству. Естественно, он стал председателем этого комитета, который непрерывно выступал с новыми инициативами. Однажды Рузвельт пригласил для выступления в ассамблее главного лесничего Соединенных Штатов Гиффорда Пинчота. Тот показал на экране через «волшебный фонарь» две картинки. На рисунке XVI века был запечатлен зеленый массив, на фотографии того же места, сделанной совсем недавно — выжженная солнцем местность без какого-либо намека на растительность, производившая гнетущее впечатление. Конечно, это была крайность. Но было наглядно продемонстрировано, что может произойти с другими районами страны, если законодательно не обеспечить защиту природы.
