Откровенные до цинизма воспоминания оставила одна из любовниц Франклина Дороти Шифф, являвшаяся издателем газеты «Нью-Йорк пост». Уже в преклонном возрасте она рассказывала своему биографу Джеффри Поттеру о своих периодических встречах с Рузвельтом в разные годы, в том числе во время его президентства: «Видимо, меня считали очень сексуальной в те дни, и он очевидно видел во мне только объект для секса. Это был приятный в общении и очень сексуальный мужчина, который жил в изолированном мире и искал такую женщину, которая могла бы и возбуждать его, и составлять ему компанию. Он был нежен, но довольно силен и откровенен, и всё у него — кроме ног — было весьма прочным… Я оставалась с ним, потому что президенту Соединенных Штатов нельзя отказывать… Кроме того, мне никогда не было так приятно». Миссис Шифф убеждала автора книги, что ее муж, брокер недвижимости Джордж Беккер, хорошо знал о их встречах в Гайд-Парке: «Джордж рассматривал это как своего рода право сеньора, когда хозяин поместья обладает женой [вассала]. Он гордился этим, и это создавало ему огромный престиж среди друзей»
.
Трудно сказать, в какой степени эти воспоминания являлись плодом воображения пожилой дамы, а в какой соответствовали действительности, но представляется, что зерно истины в них было, принимая во внимание натуру Франклина.
* * *
Вернемся, однако, к началу 1920-х годов. Через некоторое время, когда Франклин Рузвельт стал постепенно возвращаться к общественной жизни, возникла проблема: как организовывать его выступления, чтобы слушатели не догадывались о его состоянии. Стальные рельсы-опоры, умело спрятанные под брюками, давали возможность стоять за кафедрой, хотя Рузвельт невероятно утомлялся. Но он даже научился жестикулировать одной рукой, в то время как другая прочно опиралась на трибуну Значительно большие трудности представляло само продвижение к сцене или трибуне. Обычно Рузвельта приводили в зал значительно раньше намеченного мероприятия, трибуну устанавливали таким образом, чтобы он мог оказаться за ней, не затрачивая усилий и почти не передвигаясь.
Но всё это, как оказалось, были тщетные потуги. Началось с того, что всеобщую критику вызвал возмутительный факт: Рузвельт не поднимался на ноги при исполнении национального гимна. Вначале пытались отделаться какими-то не очень вразумительными объяснениями о легком заболевании, но вскоре пришлось официально признать, что Франклин Рузвельт — инвалид, страдающий неизлечимой болезнью. Его друг Гарольд Икес рассказывал, что был буквально шокирован, когда впервые увидел, как слуги волокли Франклина из машины подобно мешку картофеля
.
Так или иначе, но с августа 1921 года Франклин Делано Рузвельт мог в основном передвигаться в инвалидной коляске и на костылях, опираясь на руку помощника, или же стоять с помощью металлических рельсов-обручей, плотно облегавших нижнюю часть тела.
И тем не менее после первых недель отчаяния у него стала возрождаться надежда. Временами прорывались те мальчишеские черты, которые многие современники отмечали даже у Рузвельта-президента. Вопреки неутешительным медицинским прогнозам, он в глубине души верил, что появятся какие-то новые чудодейственные средства, которые позволят ему вновь стать «нормальным человеком». Эта вера являлась той основой, на которой возобновилась общественная активность буквально с первых месяцев после заболевания. Поразительно, но ни ипохондриком, ни мизантропом Рузвельт не стал.
Правда, широкомасштабные политические цели он на некоторое время оставил. И в самом деле, казалось, что человек, сидящий в инвалидном кресле, просто неспособен вести динамичные сражения за высокий государственный пост.
В самом лексиконе американской политической жизни такого рода борьба постоянно отождествлялась (и отождествляется поныне) с мобильностью, соревновательностью, спортивными достижениями. Претендующие на крупный выборный пост включаются в «гонку». О тех, у кого больше шансов выиграть, говорят, что они «передовые бегуны», об аутсайдерах — что «их ноги остановились». Пары кандидатов (например на посты президента и вице-президента) называют «бегущими спутниками» или «бегущими сотоварищами». Президента, покидающего свой пост вследствие победы на выборах другого кандидата, именуют «хромой уткой».
В первые годы болезни Рузвельт, не оставляя политических планов, надеялся к ним возвратиться после выздоровления. Октябрем 1925 года датировано письмо другу студенческих лет Луису Вееле, в котором он делился планами на будущее: «Я должен отвести еще по крайней мере два года на то, чтобы опять овладеть своими ногами. Пока я могу передвигаться только с большими трудностями, со стальными прутьями и костылями, к тому же меня должны носить по лестницам, в машину и из нее и т. д. Такая ситуация, конечно, невозможна для кандидата. Однако я многое уже приобрел и надеюсь, что через год смогу ходить без обручей, а потом отказаться от костылей, используя только трость, и, может быть, избавлюсь также и от нее»
.
Этот человек всячески стремился продемонстрировать свою волю — подчас даже случайным посетителям. Сохранилось свидетельство некоего священника (в документе даже не обозначено его имя), который посетил Рузвельта в Гайд-Парке, когда он только начинал овладевать искусством хождения. Франклин сидел в кресле, средств передвижения рядом с ним не было. Зашел разговор о какой-то книге. Внезапно хозяин сполз с кресла на пол, на четырех конечностях подобрался к книжным полкам, нашел нужную книгу, опираясь одной рукой о пол, другой поднес книгу ко рту, зажал ее зубами и таким же образом возвратился на место. «Зачем вы это сделали?» — спросил посетитель. «Чтобы показать, что я могу», — последовал ответ
.
Болезнь круто изменила весь образ мыслей Рузвельта. Раньше это был преуспевающий человек, которому всё давалось легко благодаря находившимся в его распоряжении немалым денежным средствам, природным способностям, великолепной памяти, дару живого слова, своего рода оппортунистическому отношению к житейским, служебным, политическим проблемам — использованию любых возможностей для упрочения своего влияния; при этом он, разумеется, постоянно отдавался делу, прикладывал максимум усилий для решения стоявших задач.
Но теперь созревал другой Рузвельт — человек, способный преодолевать тягчайшие трудности, познавший жизненные невзгоды и способный не только сочувствовать другим, но и стремиться оказывать им активную помощь. Во время выступления Элеоноры Рузвельт в городе Акрон, штат Огайо, был задан вопрос: «Как вы думаете, повлияла ли болезнь вашего мужа на его ментальность?» Та ответила: «Да, я рада, что вы это спросили. Мой ответ: да. Каждый, кто претерпел такое страдание, безусловно будет больше симпатизировать человечеству и понимать его проблемы»
. Конечно, далеко не всегда личные страдания приводят к такому результату. Но в отношении супруга Элеонора была совершенно права.
Не менее показательно мнение другой женщины — Френсис Перкинс, у которой к Франклину до этого было двойственное отношение: она сотрудничала с ним, главным образом по вопросам охраны труда на производстве, и в то же время считала его человеком легкомысленным и высокомерным. В 1924 году, впервые увидев Рузвельта после его заболевания, Френсис поразилась происшедшей перемене. Для него жизнь больше не являлась игрой. Он стал осознавать человеческую хрупкость. Теперь это был человек, способный понять, что в натуре каждого могут причудливо смешиваться хорошее и дурное, надежда и страх, мудрость и невежество, эгоизм и самопожертвование. «Он пережил духовную трансформацию, — говорила Перкинс, — стал добросердечным, скромным, глубже рассуждающим»
.
