Франклин Рузвельт встретил известие о разгоне ветеранов с серьезной тревогой и в то же время с некоторым злорадством. Разумеется, он сочувствовал безоружным несчастным людям, требовавшим выплаты обещанных небольших сумм сейчас, а не через полтора десятилетия. Но в то же время он понимал, насколько подрывают авторитет республиканцев непродуманные действия властей. Когда его спросили, будут ли теперь, по его мнению, рядовые сторонники этой партии голосовать за ее кандидатов, Рузвельт ответил вполне определенно: «Нет, дело зашло слишком далеко. За четыре года моего пребывания на посту губернатора в штате, охваченном депрессией, я никогда не вызывал Национальную гвардию. Я всегда говорил, что подавление не будет эффективным, когда существуют обоснованные жалобы». А на вопрос, как в данной ситуации поступил бы он, если бы был президентом, Рузвельт отделался легкомысленным ответом: он-де послал бы демонстрантам кофе и бутерброды, а затем предложил выбрать делегацию, с которой обсудил бы назревшие проблемы
. Это была только риторика, но она оказывала буквально магическое влияние на общественное мнение, которое по мере углубления кризиса всё более отворачивалось от республиканцев. При этом, разумеется, Рузвельт предпочитал не вспоминать, что его не раз уговаривали поставить под ружье Национальную гвардию, чтобы она разгоняла воинственные демонстрации безработных в его собственном штате, грозившие перерасти в подлинные бунты. Он несколько раз соглашался, но в последний момент отказывался, и теперь с лихвой пользовался преимуществами, полученными в результате воздержания от этого весьма опасного шага
.
Российский исследователь В. Л. Мальков констатирует: «Внутренне Рузвельт, пожалуй, сознавал глубже и быстрее, чем кто-либо другой в руководстве Демократической партии, необходимость назревших перемен, но выработанная с годами привычка быть скрытным, не посвящать никого (даже самых близких единомышленников) в свои планы, вера в эффект внезапности удерживали его от каких-либо определенных заявлений на этот счет»
. Действительно, его действия на губернаторском посту были ограниченными, а заявления носили преимущественно общий характер. Весной 1931 года, например, он говорил о необходимости экспериментировать, доверив государственное управление «позитивному руководству»
.
Между тем разгон ветеранов, свидетельствовавший не о силе, а о растерянности правительства Гувера, усилил протестные настроения. Однако эти настроения были далеки от тех надежд, которые возлагали на них и крайне правые, ориентировавшиеся на германских нацистов, и крайне левые, образцом для которых являлся Советский Союз. Расстановка сил в американской двухпартийной системе существенно не изменилась. Подавляющее большинство населения полагало, что тяжелые болезни, отдававшиеся болью по всей стране, можно вылечить не хирургическим путем, а при помощи традиционных средств американской демократии, главным из которых был избирательный бюллетень.
В этих условиях шансы Рузвельта стать кандидатом от Демократической партии, а затем выиграть президентские выборы становились всё более реальными, и немалую роль в этом сыграла «битва при Анакостии». После нее Рузвельт официально принес извинения нации за то, что в 1920 году рассматривал Гувера в качестве возможного кандидата в президенты от демократов.
Различные слои населения чувствовали себя в той или иной мере связанными с ним. Он подходил многим, в том числе консервативно настроенным традиционалистам, своей принадлежностью к белым протестантам с давней патриотической традицией. К нему хорошо относились многие фермеры, зная его любовь к природе и принятые им меры по ее сохранению. Представители большого бизнеса отмечали его связи с кругами Уолл-стрит, а прогрессивно настроенная интеллигенция, в особенности интеллектуалы Нью-Йорка, подчеркивала его передовую риторику и прекрасное знание международных отношений, столь важное в условиях, когда в мире нарастала нестабильность. Аристократические слои Юга были удовлетворены его интересом к их проблемам, особенно четко проявлявшимся с тех пор, как он стал часто бывать в Уорм-Спрингс. Но, что было особенно важно, к Рузвельту всё более позитивно относились организованные рабочие, объединенные в АФТ, и городские неимущие. Его часто противопоставляли Гуверу, ставя тому в пример программы TERA, реально облегчившие крайне бедственное положение безработных и бездомных.
Формирование предвыборного штаба, финансовой базы и программы
Но многолетнего политического опыта, связей в различных социальных кругах, даже богатства для желанной победы на президентских выборах недостаточно. Необходим был штат — точнее, штаб — опытных, наблюдательных, вдумчивых специалистов, обладавших даром устного и особенно письменного слова, которые помогли бы Франклину перевести реальную, но далеко не гарантированную возможность в действительность. Сами члены штаба должны были обладать определенными социальными связями и поставить их на службу шефу, жертвуя собственными амбициями и планами, подчас отказываясь от личной жизни, чтобы каким-то случайным образом не повредить общему делу
В центре этого штаба находились две хорошо знакомые нам фигуры — Элеонора Рузвельт и Луис Хоув. Элеонора вела самостоятельную жизнь, с мужем общалась заботливо, дружески, уважительно, но держа некоторую дистанцию. Однако теперь, когда на карту было поставлено будущее, она также полностью отдалась предвыборным делам, а ее связи в среде женской общественности, левых интеллигентов и даже организаций чернокожих могли сослужить хорошую службу Хоув самоотверженно работал на Рузвельта уже двадцать лет, фактически отказавшись от каких-либо собственных жизненных планов. Его идея фикс, буквальная одержимость намерением сделать Франклина президентом стала уже притчей во языцех в кругу близких людей. Новыми членами команды стали Эдвард Флинн, Сэм Розенман, Бэзил О'Коннор, Джеймс Фарли и Том Коркоран.
Флинн, являвшийся заместителем Рузвельта на губернаторском посту (его должность, как мы помним, официально именовалась «секретарь штата»), происходил из богатой семьи выходцев из Ирландии. Юрист по образованию, он ряд лет провел в качестве руководителя партийной организации демократов в Бронксе. Вежливый, всегда безупречно одетый, Флинн был в то же время весьма жестким в тех вопросах, которые считал для себя принципиальными, и главным среди них являлось противостояние коррупции, которая, по его словам, была хуже чем аморальной — она была глупой.
Розенман, также нью-йоркский юрист, сблизившийся с Рузвельтом во время избирательной кампании 1928 года, человек безупречной личной репутации, имел склонность к детальному, систематизированному анализу явлений, раскладыванию их «по полочкам», что позволяло давать убедительные рекомендации. Франклин восхищался не только упорядоченным умом Сэма, но и его блестящим слогом.
Все названные фигуры были в первую очередь политическими советниками. Они разбирались в экономических делах, но всё же были далеки от «кухни» большого бизнеса. И здесь незаменимой была помощь со стороны О'Коннора, старого приятеля и партнера Рузвельта по юридической конторе, по делам в Уорм-Спрингс. Будучи юристом и филантропом, О'Коннор предпочитал вести дела крупных промышленных и торговых фирм, в которых превосходно разбирался, став знатоком подноготной, вплоть до самых интимных деталей, наиболее крупных корпораций. Возможно, он мог бы использовать эти знания не всегда привлекательных дел воротил бизнеса в личных целях, для собственной наживы, но считал такие методы ниже своего достоинства. Его опыт и знание делового мира теперь были полностью отданы Рузвельту.
