Что же касается Тагвелла, то он, принимая концепцию Бёрли применительно к промышленности, стремился в то же время найти научные решения преодоления катастрофического падения цен на сельскохозяйственные продукты, наблюдавшегося в последние годы. Резкой критике экономической политики правительства Гувера он посвятил одну из своих книг
. Автор полагал, что элементы хозяйственного планирования, практиковавшиеся во время Первой мировой войны, были успешными, и в условиях кризиса выступал за проведение такого эксперимента в сельском хозяйстве, в частности за введение контроля над ценами и объемом производства
. В 1927 году он два месяца провел в СССР, изучая советскую аграрную политику (это было время так называемого нового нэпа, когда власти сделали наибольшие уступки частным крестьянским хозяйствам). Наблюдения привели Тагвелла к выводу о возможности использовать советский «аграрный инструментарий» в американских условиях. Он, однако, решительно отказался от этой идеи, когда в Советском Союзе началась сталинская «сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса». Тем не менее он оставался наиболее левым из ученых — консультантов Рузвельта.
Может показаться удивительным, что члены «мозгового треста» в основном оказались сотрудниками Колумбийского университета, что Рузвельт не обратился за помощью к ученым из других престижных учебных заведений, включая свою альма-матер — Гарвард. Объяснение здесь весьма прозаическое: члены «мозгового треста» должны были встречаться часто, буквально по тревожному сигналу, а у штаба Рузвельта просто не было денег на оплату командировок. К тому же не следует забывать, что гражданская авиация только появлялась, а поездки по железной дороге требовали немало времени.
Оказавшиеся в окружении Франклина ученые удачно дополняли друг друга, и «мозговой трест» в целом работал хорошо, хотя, как любой живой организм, подчас давал сбои, приводившие к ошибочным решениям. Так или иначе, Рузвельту удалось собрать коллектив интеллектуалов, способных к творческому, неординарному мышлению, к динамической смене ориентиров, если они оказывались неудачными, преданных своему шефу и твердо верящих в его успех и высокую ценность для страны его политики.
Члены «мозгового треста» встречались регулярно. У них не было определенной повестки дня, они не читали докладов. Велся вроде бы непринужденный разговор о проблемах страны, к которому, разумеется, каждый из присутствовавших заранее готовился и представлял для обсуждения новые идеи. Такого рода коллективные усилия с тех пор получили название мозговых штурмов. Если члены «мозгового треста» считали себя недостаточно компетентными в каком-то вопросе, они приглашали экспертов, из которых буквально выдаивали конструктивные идеи. Рузвельт, не будучи высоколобым интеллектуалом, с удовольствием приходил на эти встречи, вел себя со специалистами на равных и упивался общением с ними
[17].
* * *
Именно во время таких встреч, а затем и агитационной кампании появился термин new deal, что буквально на русский язык непереводимо. Хитрое слово deal имеет в английском языке множество значений: и большое, но неопределенное количество чего-нибудь, и торг, и переговоры, и тайное соглашение, благоприятное для обеих договаривающихся сторон; оно употребляется даже в карточной игре, означая право раздачи карт. По слухам, его применил к ситуации Моли, но скорее всего оно вошло в употребление спонтанно во время встреч советников.
Видно, немало потрудились сам Рузвельт и хитроумные члены его команды (таких мудрецов простые американцы из глубинки со смешанным чувством презрительного снисхождения и зависти называют яйцеголовыми), чтобы изобрести всеохватывающее название государственной политики будущего президента, которое бы ничего не говорило и в то же время было заманчивым, сулило светлое будущее.
Какую-то роль, видимо, сыграл и тот факт, что термин new deal напоминал слова дальнего родственника Франклина — 26-го президента США Теодора Рузвельта, о котором в разных слоях американского общества сохранилась добрая память. Тедди, как его фамильярно называли, любил говорить о своей политике как о square deal — термин также трудно переводится и означает, правда, весьма приблизительно, справедливую игру
Ретивые московские журналисты сразу же не мудрствуя лукаво перевели на русский язык выкованное «мозговым трестом» Рузвельта название как «Новый курс». Другие возможные переводы — «Новое дело», «Новые заботы» и т. п. — были сразу отброшены, так как звучали пренебрежительно по отношению к политике того лица, с которым Сталин намеревался иметь дело с целью установления между СССР и США нормальных межгосударственных отношений.
При всей неточности перевода он, как оказалось, верно отражал существо задуманных планов, в чем мы скоро убедимся. Вскоре к ключевому слову добавились дополнительные, и Рузвельт, выступая перед рабочими и фермерами, стал говорить о «новом курсе для забытого человека», сосредоточив, таким образом, внимание именно на привлечении симпатий простых американцев.
Не менее серьезной задачей было оттеснение в сторону других возможных кандидатов от Демократической партии. П. Реншоу с полным основанием замечает: «Позднейшее доминирование Рузвельта на американской и мировой арене способно прикрыть от нас тот факт, что его победа в 1932 году отнюдь не была неизбежной»
.
Хоув занялся долгой и нудной, но крайне необходимой работой — составлял и сопоставлял различные разноцветные картотеки: групп однопартийцев по штатам, которые поддерживали Рузвельта и выступали против него, местных должностных лиц — потенциальных делегатов партсъезда, их ориентации, наклонностей и возможных путей воздействия на них. Явно подсмеиваясь над своим самым верным помощником, Франклин выдал ему удостоверение, гласившее: «Луис Мак-Генри Хоув, генеральный козел [отпущения]»
.
Обижаться на шефа Луис был не в состоянии. Так будет и в следующие годы, когда Рузвельт просто отодвинул его на второй план, не дав ему государственного поста, и даже стал значительно реже обращаться к нему за помощью и советом. Правда, Хоув считался секретарем президента и жил в Белом доме, но его оттеснили другие, более нужные люди.
Луис Хоув скончался 18 апреля 1936 года в военно-морском госпитале в Бетесде, пригороде Вашингтона, оставаясь верным соратником Рузвельта. До самой смерти он надеялся на скорое выздоровление и на то, что ему еще удастся принять участие во второй президентской кампании. Правда, в его последние дни Рузвельт, так ни разу и не навестивший преданного помощника в госпитале, показал, насколько может быть неблагодарным. Когда Луис попросил сообщить ему прямой телефонный номер для связи с президентом, ему было отказано без объяснений. Конечно, это не могло быть сделано без санкции Рузвельта, который не только предпочитал общаться с более нужными теперь людьми, но и не хотел портить себе настроение видом умирающего многолетнего друга. С явным чувством облегчения Рузвельт писал одному из друзей: «…мы все чувствуем его потерю, но он не получал удовольствия от жизни в последний год»
.
