Киваю.
– «Да, Ронни»! Что думаешь предпринять?
– Не знаю!
– Кардан мне в жопу, Пентюх (хотя нет, довольно сомнительное предложение, считай, ты его не слышал), не много же ты знаешь, а?! Я прямо теряю всю свою напускную строгость и хочу пообниматься.
– Ронни, я честно не знаю.
Тут он приглядывается ко мне повнимательнее, плюхается на пенек, достает из-за уха окурок и закуривает.
– Короче, Пентюх, ты попал. Ты ни хрена не знаешь. Так больше продолжаться не можешь, иначе тебя шлепнут. За последнее время ты целых три раза чудом избежал смерти. Вокруг тебя все играют по-взрослому, а ты возишься с кукольным домиком младшей сестры или – боже упаси – с собственной писюлькой. Они на своей территории. Ты – на вражеской. А теперь, Пентюх, слушай припев моей песенки: тебя подставили. Ясно? Кто-то об этом знал и хотел тебя предупредить. Все было спланировано. Логично предположить, что план был не в твою пользу. Таким образом, это вражеский план. Ты должен разобраться, выяснить, сui bono? что в переводе означает «кому это выгодно?» Нужны карты и таблицы, метеорологические сводки и разведданные. Потому что у них это все уже есть. Удача тебе не светит, пока ты не выяснишь, что происходит.
– И много я должен выяснить?
Ронни Чжан пожимает плечами.
– Желательно все.
– Да плевать мне на это. Я хочу знать только про себя.
– Пентюх, – говорит Ронни Чжан, затягиваясь папиросой и склоняя голову на бок, – а с какой стати кого-то должно волновать, чего ты хочешь?
В следующую секунду я еще чувствую вонь его окурка, но его самого нигде нет.
Из темноты за моей спиной прилетает порыв ветра, а вместе с ним слабый запах театрального грима.
– Да уж, – тихо говорит Айк Термит, – ничего себе история.
Рейнгольд остается позади, и Айк Термит (он очень умен, хотя всю жизнь рисует себе лицо и падает с воображаемых роликов) просит меня сесть за руль. Я гляжу в зеркало заднего вида и вижу – за подпрыгивающими матерчатыми сиденьями и округлыми окнами в следах от наклеек и грима – горизонт. В автобусе непривычно тихо. Мимы, как водится, молчат. Некоторые дремлют, похожие на жутких белолицых детей, и тихонько посапывают, а один бормочет: «Гад! Положи на место!» и переворачивается на другую сторону. Остальные просто смотрят в окно. Когда мы проезжаем что-нибудь примечательное – придорожное кафе, одинокий дом или фонарь, льющий желтый свет на груду мусора или старых газет – они дружно поворачивают головы в одну сторону; круглые черные глаза следят за пятном света, пока оно не исчезает за дальним краем окна и не растворяется в темноте. Я везу колонию сов.
Дорога прямая и пустая, никаких ограничений скорости, да и дорожной полиции не видно. Меня сдерживает лишь двигатель старого корыта – в сущности, автобус умер, добравшись до Рейнгольда, но там его приласкал К, любитель саронгов. Он читал библию кузнеца (последнее издание) и свободно говорит на языке распределительного вала. К поднял капот развалюхи, поколдовал там, перемазался мазутом, тормозной жидкостью, мутной водой и объявил машину исправной, но жестоко покалеченной неправильной эксплуатацией. На пару с К – красоткой в рабочем комбинезоне, обольстительно стирающем различия между полами, – они тщательно надраили, смазали и заправили маслом древний автобус. Процедура состояла из интимных поглаживаний, промывок и сложных манипуляций эротического характера. Они разобрались с зажиганием, свечами, генератором и прочими сложными, неподвластными простому смертному материями. Затем они прочитали Айку Термиту короткую лекцию о том, как надо ухаживать за двигателем (очевидно, до сего дня он делал все ровно наоборот), и удалились куда-то для постремонтного совокупления. Только тогда я узнал, что они любовники.
Айк Термит не говорит ни слова, пока Рейнгольд не превращается в слабый отсвет оранжевого на горизонте, – ждет, когда я отъеду подальше от места своего пробуждения. Конечно, мои демоны никуда не делись, но город, где они последний раз дали о себе знать, остается далеко позади. И тогда, в безопасной гипнотической темноте, Айк Термит спрашивает, не ведет ли машину влево. Подумав, я отвечаю, что вроде бы К это исправили. Он соглашается, и какое-то время мы едем молча. Затем Айк говорит, что давно знаком с К и тайно подозревает, что у него начисто съехала крыша.
Хотя наше знакомство с К было недолгим, я пришел к такому же выводу, однако не могу точно сказать, чем мировосприятие К отличается от нормального. Это потому, предполагает Айк Термит, что все мы немного спятили, но более общепринятым образом. Я соглашаюсь. Решив, что К – самый явный безумец на планете душевнобольных, мы хихикаем, и Айк делится со мной жевательным мармеладом, которым его угостила одна жительница Рейнгольда – за обещание будущих любовных утех. До сих пор я не задумывался, что Айк Термит может притягивать женское внимание. Сама мысль о том, как мим занимается сексом, противоестественна. Озвучиваю это Айку, и нас снова разбивает приступ безудержного смеха. Один из бодрствующих мимов сердито и даже язвительно показывает мне, чтобы я следил за дорогой.
Наконец Айк Термит говорит:
– Ничего себе история!
Я чуть не спрашиваю: «Какая?» – но вовремя понимаю, что это был бы самый глупый вопрос за всю историю Вселенной.
– Да уж.
– Тебе, наверное, много чего надо сделать.
– Ага.
Айк Термит кивает. Это не жуткий мимов кивок, а нормальный, человеческий.
– Куда поедешь?
Хороший вопрос. Я хочу поговорить с Ли. Но не могу, не знаю пока, что ей сказать. Есть вариант поговорить с Джимом Хепсобой. Салли Калпеппер устроила бы нам встречу – сказала бы Игону, Игон сказал бы Ли… А вдруг Гонзо объявил меня чудовищем, убийцей и врагом народа? Тогда у меня больше нет друзей. Но Джим Хепсоба – верный друг, а Салли Калпеппер хорошо соображает. Они придумают, что делать.
– К горам, – отвечаю Айку. – У меня там друзья. – Хоть бы так оно и было!
– У нас маршрут. Гастроли.
Киваю.
– Правда, так уж повелось, что гастроли есть всегда. Можно и отложить. – Айк замолкает и внимательно смотрит на меня.
– А остальные? – Под остальными я имею в виду К, К-любовников и К-шотландца, пастушьих собак, индийских уток и прочих К, сейчас занятых разбором шатра – завтра или послезавтра они нас догонят.
Айк пожимает плечами:
– Обойдутся пока без нас.
Он предлагает мне помощь в ущерб собственным интересам. С лица воду не пить. А какие у мимов лица? Бледные и странные. Насмешничающие.
Айк Термит трет глаза кулаками. Я буквально слышу, как в них скребет песок.
– Задай себе вопрос, – говорит он. – Оглядись и подумай, есть в этом автобусе явный весельчак? Кто носит одежду красного, оранжевого цвета? Желтого? Голубого? Словом, не черного?
