Но сегодня мне нужны были фейри, а в Кроггин фейри попадаются часто. Но я не нашла ни следа их, даже выходя из болота по реке, и в Итилиене ни одного не увидела. Я проверила Осгилиат и другие развалины, где в куме водятся фейри, сделала большой крюк, возвращаясь в город по драму. Там есть старые плавильни и развалившиеся хижины – по крайней мере, я думаю, что это они были. Так трудно представить, что в них идет деловитая суета. Несколько фейри я все-таки приметила краем глаза, но они не задерживались и со мной не заговаривали. Тут я вспомнила, как не могла найти Глорфиндейла после Хеллоуина. Похоже, бывают и другие времена, когда нам их не отыскать, – времена, когда они не желают отыскиваться. Нас они всегда найдут. Я пробовала их созвать, хотя и понимала, что бесполезно. Они не пользуются именами, как мы. Я бы рада, чтобы имена у нас, как в Земноморье, имели призывную силу, но у нас не так, у нас имена не в счет, считаются только вещи. Я, по-моему, знаю, как можно призвать их чарами, но это колдовство было бы не для защиты от зла, так что я обдумывала эту мысль не дольше секунды.
Я попробовала посидеть на месте, несмотря на холод, и выждать, пока отступит боль в ноге – на случай, если это она их отпугивает. Хотя сегодня не очень болело. Не стоило на это рассчитывать, я просто не подумала. Долго сидеть было очень неуютно, и ветер нес капли дождя. Через городок проходить было тоскливо, все магазины позакрывались, а я их помню работающими. И «Рекс» закрылся, в Абердэре больше негде посмотреть кино. Всюду болтаются изорванные объявления: «Продается». На улицах мусор, и даже рождественское дерево в окне библиотеки выглядит никому не нужным. Я успела на автобус в Кардифф, чтобы попасть к ужину с тетушкой Тэг.
Не знаю, что делать, если не найду их. Мне на самом деле надо поговорить.
Вторник, 1 января 1980 года
С Новым годом.
Приятно проснуться в дедушкином доме и самой себе хозяйкой.
Тетушка Тэг куда-то отправилась на Новый год с Ним – в общем, как всегда. Я бы тоже могла поехать, она меня приглашала, но мне не захотелось. Я им только мешать буду. Вчера утром мы съездили в Абердэр навестить дедушку, а потом она укатила, а меня мигом перехватила тетушка Флосси. Я собиралась искать фейри, а вместо этого изображала «трех французских курочек» на ее новогодней вечеринке. Веселье вышло малость натужное, и меня потянуло в постель задолго до полуночи, но случались у меня дни и похуже. У меня скопилось еще четыре с половиной фунта с подарков и еще шесть шоколадных медалек. А в полночь я выпила полстакана шампанского. Это было вкуснее, чем у Даниэля, а может, к нему надо привыкнуть.
Я собираюсь встать, приготовить себе завтрак и сделать еще одну попытку найти фейри. Может быть, на Новый год больше повезет.
Среда, 2 января 1980 года
Вчера утром я правда хотела найти фейри. Для разнообразия поднялась по Эйковому выпасу. На самом деле он Хэйков выпас, назван по некому мистеру Хэйку, но все его зовут Эйковым. Это общинный луг, то есть никому не принадлежит, как почти все земли до огораживания. Нелегко представить Абердэр крестьянским поселочком, в котором одна только церковь Св. Иоанна и одна дорога от Бикон до Кардиффа, а других улиц вовсе нет, а уголь и железо лежат себе спокойно под землей. Мне однажды для фестиваля бардов довелось учить современное стихотворение на валлийском, оно заканчивалось: «Тоталитариет гло» – деспотия угля. Я по дороге подобрала кусочек угля. В них часто попадаются окаменелости, древние листья и цветы. Уголь – это органика, органическая масса, спрессованная камнем, так и складывались горючие угольные жилы. Если его спрессовать сильнее, получаются алмазы. Я задумалась, горят ли алмазы и можно ли было бы ими топить, попадайся они так же часто, как уголь. Для фейри это одно и то же: измененные камнем растения. Я задумалась, помнят ли фейри юрский период, гуляли ли они среди динозавров и какими тогда были. Наверняка из них тогда никто не имел человеческого облика. И они не могли говорить на валлийском. Я потерла уголь между пальцами и немножко запачкала их. Я знаю, что такое уголь, а что такое фейри, не знаю – по-настоящему не знаю.
На Эйковом выпасе есть место, которое мы называли Дингли-делл. Это имя из самых старых, старше имен из «Властелина колец», и записывать его мне неловко, совсем не хочется делиться с другими. Там когда-то добывали камень открытым способом, земля в три стороны резко обрывается, так что получается маленький амфитеатр. На обрывах карьера растут деревца и черничник. Кажется, в первый раз мы пришли сюда с бабушкой за черникой. Помнится, я больше съедала, чем попадало в корзинку, но мы тогда были совсем маленькие. И воображали себя очень храбрыми, когда в первый раз прошли всю дорогу одни.
Сейчас кустики были по-зимнему голыми, и рябины тоже. Бледное солнце светилось в далеком небе. Нахальная малиновка села совсем рядом и склонила головку. Малиновок рисуют на рождественских открытках, а иногда и на рождественских пирогах, потому что они на зиму не улетают.
– Привет, – сказала я. – Рада видеть, что ты еще здесь.
Малиновка не ответила. Я и не ждала ответа. Но сразу почувствовала, что рядом есть еще кто-то. Я подняла глаза, ожидая, что замечу исчезающего фейри, и с надеждой встретить Глорфиндейла, а увидела Мор, стоящую на сухой листве у обрыва. Она была похожа… ну, естественно, на Мор, но что я сразу заметила, это как она непохожа на меня. В те каникулы я этого не увидела, а сейчас да. Я выросла, а она нет. У меня грудь. У меня прическа другая. Мне пятнадцать с половиной, а ей все еще и навсегда четырнадцать.
Я шагнула к ней, а потом вспомнила, как она за меня цеплялась и тащила к двери в холм, и остановилась.
– Ох, Мор, – произнесла я.
Она ничего не сказала. Не могла, как малиновка. Она была мертвая, а мертвые не говорят. Вообще-то я знаю, как заставить мертвого говорить. Им нужна кровь. Но это колдовство и вообще было бы ужасно. Не представляю, чтобы я такое сделала.
Я говорила с ней, хоть она и не могла мне ответить. Рассказала о волшебстве, и про Даниэля и его сестер, и как сбежала от Лиз, и про школу, и про книжный клуб, и обо всем. Странно то, что чем больше я рассказывала, тем дальше она уходила, хоть и не двигалась с места, и тем больше отличалась от меня. Нас никто не различал, но мы, конечно, всегда были разные. С тех пор как она умерла, я почти забыла или не забыла, но не столько представляла ее саму по себе, как нас вдвоем. Мне казалось, меня разорвали надвое, но на самом деле не так, это ее отобрали. А она мне не принадлежала и всегда была другой, со своей личностью, и я это знала, пока она была жива, но об этом все время забывалось, когда ее не стало рядом, чтобы отстоять свои права.
Будь она жива, мы бы выросли разными людьми. Я так думаю. Вряд ли мы бы, как тети, остались навсегда вместе. Я думаю, мы бы всегда дружили, но жили бы в разных местах и общались с разными людьми. Каждая была бы тетей для детей другой. Теперь уже поздно. Я вырасту, а она нет. Она застыла как есть, а я меняюсь и хочу меняться. Я хочу жить. Я думала, что должна жить за нас обеих, раз она не сможет жить за себя, но на самом деле жить за нее я не могу. Я по-настоящему не знаю, как бы она поступила, чего бы захотела, как изменилась бы. Арлингхерст изменил меня, и книжный клуб изменил, а ее они могли бы изменить иначе. Нельзя жить за другого.
