– Как святоша, – закончил архиепископ.
– Да, как святоша, – рассмеялся Далай-лама, как будто быть святым – самое смешное, что только можно представить.
– Да, – ответил архиепископ. – Люди же ждут, что ты должен держаться внушительно и вести себя соответствующе. А не отнимать у меня кепку и надевать ее себе на голову. Святые ламы так себя не ведут.
– Но если ты считаешь себя обычным человеком, одним из семи миллиардов, то не станешь удивляться моему поведению или считать, что я должен вести себя как-то особенно. Так что неважно, кто со мной рядом – король, королева, президент, премьер-министр или нищий: я всегда помню о том, что все мы одинаковые.
– Значит, когда к вам относятся почтительно, как к Его Святейшеству Далай-ламе, вам сложно сохранять смирение? – спросил я.
– Нет, формальности и церемонии меня совершенно не интересуют. Все это наносное. Правда. Вот ты, епископ, родился так же, как и все мы. Епископы не появляются на свет каким-то особым способом. И когда придет конец, ты умрешь так же, как умирают обычные люди.
– Да, – согласился архиепископ, – но с тобой и со мной люди ведут себя иначе.
– Это потому, что я родом из таинственного царства – Тибета. Некоторые называют его «королевством Шангри-Ла», и человек, много лет проживший во дворце Потала, наверное, кажется им очень загадочным. Да и китайские коммунисты в последнее время постоянно меня критикуют. Поэтому я стал очень популярным. Так что… – Далай-лама снова рассмеялся над своей «таинственностью» и всемирной известностью.
– Видите – именно об этом мы все время говорим, – прервал его архиепископ. – Ты смеешься над тем, что обычно причиняет людям страдания. Они смотрят на тебя и говорят: «Надеюсь, когда в моей жизни возникнут трудности, я смогу отнестись к ним так же, как Далай-лама к критике китайских коммунистов». Как у тебя это получается? Как ты этому научился? Неужели родился таким?
– Нет, все пришло с практикой. А еще мне повезло: мать очень меня любила. Когда я был маленьким, никогда не видел ее сердитой. Она была очень доброй. А вот отец был очень вспыльчивым. Мне редко удавалось заслужить его одобрение. – Далай-лама изобразил, что отвешивает кому-то оплеуху. – В детстве я брал пример с отца и был довольно несдержанным. Но, став постарше, решил брать пример с матери. Так я оправдал ожидания обоих родителей!
Далай-лама и архиепископ утверждали, что радость невозможна без смирения. Научившись смотреть на вещи шире, мы осознаём свое место в огромном мире, его прошлом, настоящем и будущем. Естественным следствием этого становится смирение, понимание того, что нам, обычным людям, не под силу решить все проблемы и управлять всеми сторонами жизни. Мы зависим от окружающих. Архиепископ как-то сказал, что наши слабости, уязвимости и ограничения напоминают, как мы нуждаемся друг в друге. Бог сотворил нас не для того, чтобы мы были независимыми и самодостаточными, а чтобы поддерживали друг друга и зависели друг от друга. Далай-лама говорил, что в рождении и смерти все равны и в эти моменты любой – лама или нищий, архиепископ или беженец – полностью зависит от окружающих.
Дэниел Гоулман, который много лет работал с Далай-ламой и стал его другом, рассказывает о его отношении к жизни: «Далай-лама поражается всему, что происходит вокруг, всему радуется, но ничего не принимает слишком близко к сердцу. Он не беспокоится о происходящем и не обижается». Всю неделю Далай-лама повторял, что не стоит слишком увлекаться, примеривая на себя ту или иную роль. Высокомерие возникает, когда мы начинаем путать свою временную роль и фундаментальную «самость». Когда наш звукорежиссер Хуан подключал микрофон Далай-ламы, тот лукаво подергал его бородку, и все рассмеялись. Особенно громко смеялся Далай-лама. Он словно хотел сказать: сегодня ты звукорежиссер, а я Далай-лама, но, как знать, может быть, завтра мы поменяемся ролями? Завтра, а может, через год или в следующей жизни. Идея реинкарнации не дает забыть: все мы играем временные роли.
Слово «смирение» – humility по-английски – происходит от латинского слова humus, земля. (Не путать с очень вкусным ближневосточным блюдом хумус
[39] – hummus.) Смирение действительно спускает нас с небес на землю, порой набивая нам шишки. Архиепископ рассказывал, как однажды, еще во времена борьбы с апартеидом, он летел из Дурбана в Йоханнесбург. К нему подошла стюардесса и сказала, что один из пассажиров хочет попросить автограф. Не мог бы он подписать для него книгу? «Я пытался не загордиться, но в глубине души подумал: ну вот, наконец кто-то попросил автограф и у меня!» Потом подошел этот человек, протянул мне книгу и ручку и спросил: «Вы же епископ Музорева?
[40]»
Никто не застрахован от естественных человеческих проявлений – гордыни и эгоизма. Но истинное высокомерие свойственно лишь тем, кто не уверен в себе. Потребность чувствовать себя выше окружающих рождается из страха, что мы в чем-то им уступаем. Когда Далай-лама ощущает, что у него может возникнуть такая потребность, он обычно смотрит на жука или другое маленькое существо и напоминает себе, что в некотором смысле это насекомое лучше человека, так как оно невинно и лишено злого умысла.
– Осознав, что все мы дети Божьи, – пояснил архиепископ, – и все обладают равной ценностью, данной нам от рождения, мы больше не испытываем необходимости быть лучше или хуже других. У Бога не бывает случайностей. Среди нас нет более «особенных», чем остальные, но вместе с тем мы все – особенные. У Господа есть планы на каждого из нас (буддисты называют это кармой), и каждый должен выполнить свое предназначение.
– Иногда мы путаем смирение и робость, – продолжал архиепископ. – Смирение – это благодарность тому, от кого мы приняли свои дары, признание, что мы получили их от Бога, а значит, свободны ими пользоваться. Смирение открывает возможность радоваться дарам других, но при этом не отказываться от своих даров или чувствовать, что они преуменьшаются при использовании. У Бога на каждого из нас свой план, и, даже если вы делаете что-то не лучше всех, возможно, именно вы нужны Ему в определенный момент, именно вы должны оказаться там.
Я вспомнил, как в ночь накануне интервью ворочался и не мог уснуть, ощущая неуверенность и беспокойство. Мне предстояло взять интервью у двух величайших духовных лидеров мира, и я должен был удостовериться, что задам правильные вопросы. Был только один шанс сделать все верно, один шанс заснять историческую встречу и диалоги, чтобы весь мир их увидел. Я не журналист и не телеведущий, думал я. Наверняка есть много более квалифицированных людей, которые лучше подходят для этой работы. Я брался за то, чего раньше никогда не делал, а когда мы ставим перед собой трудную задачу, страхи и сомнения неизбежны. Вряд ли когда-нибудь удастся заглушить эти внутренние голоса. Когда мы на пределе способностей и делаем что-то впервые, они всегда нашептывают в ухо тревожные слова. Опыт научил меня, что эти голоса всего лишь заботятся о нашей безопасности, пытаясь предупредить, что мы ступаем на незнакомую, неизведанную территорию. Но от этого уколы сомнения в собственных силах не становятся менее болезненными. В ту ночь я наконец смог заснуть, осознав, что я и моя недостаточная квалификация – дело десятое. Я был всего лишь проводником, представителем тех людей, которые хотели, чтобы мудрость архиепископа и Далай-ламы оказалась им полезной. И во время интервью и создания этой книги я буду не один. Как верно заметил архиепископ, даже если я делал это не лучше всех, именно я оказался там в тот самый момент.
