Таня вышла на угол Камергерского и Тверской. Автомобили в шесть рядов поднимались к Пушкинской. Шесть рядов текло навстречу – вниз, к Манежу. Табло под глобусом на здании Центрального телеграфа показывало 19.02. Таня прибавила шаг. Не любила опаздывать.
Ванечку она увидела издалека. Он стоял, облокотившись на гранит подземного перехода, и просматривал сложенную вчетверо газету. Иван Коломийцев выглядел, как должен выглядеть сотрудник банка: опрятным, внушающим доверие и дорогим. Ботинки тонкой кожи были начищены так, что в них отражались все огни Тверской. На парапете рядом с ним стоял щегольской портфель коричневой кожи, а также лежал огромный букет белых хризантем.
Иван Коломийцев поднял голову. Улыбнулся. Для начальника валютного департамента банка у него была, решила Таня, чересчур открытая улыбка. Но эта – чуть-чуть беззащитная – улыбка Татьяне чертовски нравилась. И, пожалуй, именно из-за нее она встречалась сегодня с ним.
Таня подошла и чмокнула Ивана в щеку. Он протянул ей букет. Она окунула нос в хризантемы, почувствовала исходящий от цветов знобкий аромат осени и проговорила: «Спасибо».
…Первый раз ей подарили цветы еще в школе. В седьмом классе, кажется. Грозный хулиган Юрик подкараулил Таню в школьном дворе и робко протянул ей три белые хризантемы.
С тех пор Тане дарили и скромные гвоздички, и роскошные корзины с орхидеями. Она привыкла принимать в подарок букеты. Но сегодня почему-то смутилась, как тогда, у школы…
– Пойдем в машину? – предложил Ваня.
– Пойдем.
Таня внутренне напряглась, ожидая увидеть Ванечкину «шестерку» – или что там у него? Однако Коломийцев подвел ее к блестящему всеми боками лимузину. Щелкнул центральным замком. Авто отозвалось коротким писком. Иван распахнул перед Таней переднюю пассажирскую дверцу. Она с достоинством села. Сиденья еще были в полиэтилене. Иван обогнул машину и уселся за руль.
– Нравится? – спросил он, не в силах скрыть свою гордость новой игрушкой.
– Да, – искренне проговорила Таня. – Это что за марка?
– «Рено-Меган». Движок два литра. «Пежо» твое сделает в два счета.
«Настоящий мальчишка, – подумала Таня. – Все мужики, как дети, ей-богу. Все!»
Она вдруг вспомнила, как звонила в ночь на двадцать пятое Тому. Таня решилась тогда на то, чтобы набрать номер его ранчо. Решилась не из любви, ревности или досады, а скорее по привычке доводить все дела до конца и во всех отношениях ставить точки над «и». К тому же в воскресенье вечером, после визита к самому президенту ей и сам черт уже не брат. У нее был такой кураж, что она не то что Тому на его монтанское ранчо – Клинтону в Белый дом позвонила бы.
Том, отделенный от нее десятью часовыми поясами, взял трубку мгновенно. И его голос звучал, как у мальчишки – сорокалетнего мальчишки, слопавшего банку варенья.
– Танья, прости меня… Мне очень жаль… – бормотал новый классик американской литературы, кандидат в лауреаты Пулитцера.
– Ты сошелся с Маршей? – впрямую бухнула Таня.
В ответ мистер Харвуд разразился длиннейшей речью, из которой следовало:
– У него, во-первых, нет, не было и, он надеется, никогда не будет жены по имени Марша. Нет, не было и не будет у него также подружки с таким именем. Равно как нет у него в настоящее время girlfriend
[22]
с другим, каким бы то ни было, кроме как Таня, именем. И, он надеется, никогда не будет. И он только одну ее, Таню, любит, ждет и верен ей.
На прямой вопрос, откуда же тогда взялся весьма довольный голос Марши в трубке третьего дня, Том разразился не менее красноречивой и по-русски мазохистской тирадой, из коей следовало, что:
К нему давеча прибыл целый полк гостей; в течение нескольких дней он вместе с этими гостями пил, смешивая ирландский задор и русскую удаль, шотландское виски и мексиканскую текилу; при этом они сдабривали возлияния – к чему лукавить! – немалым количеством «грасса»
[23]
. (К слову, Тане всегда была отвратительна нездоровая американская привычка предлагать гостям в так называемых «хороших домах», наравне с кубинскими сигарами, еще и анашу, героин или даже ЛСД.) Таким образом, загул на ранчо продолжался несколько дней. Разумеется, среди гостей было – для разбавления компании – немало женщин. Кому из них пришла в голову дикая мысль вообразить себя Маршей и еще более безумная идея заявить, что она воссоединяется с хозяином, он, Томас Джордж Харвуд, не представляет.
Итак, прозвучало традиционное мужское покаяние, американский вариант – которое, надо признать, не слишком отличалось от аналогичного покаяния «а-ля рюс». Таня и верила, и не верила Тому. Верить заставляло, в частности, то, что роман господина Харвуда, разошедшийся тиражом восемьсот тысяч экземпляров, был документальным.
А имелась ли на самом деле Марша (или Кэйт, или Джейн) – какая, в сущности, разница? В конце концов, они с мистером Харвудом не давали друг другу клятвы верности – на Библии или как-то еще. Главное – недоразумение разрешилось. Татьяна выдернула из души мучившую ее занозу.
К тому же во время межокеанского диалога Таней овладела новая идея.
– Том, ты не можешь мне дать взаймы?
– Sure!
[24]
– проорал Том, обрадованный, что неприятный разговор, кажется, завершился. – How mush?
– Fifteen million.
– Fifteen??! Million??!
– Yes. For a couple of a week. But I need the money today.
[25]
На другом конце провода повисла долгая, долларов этак на шесть, пауза.
– Но… – отчаянно пробормотал Том.
А затем быстро перечислил причины, по которым ему будет чрезвычайно тяжело найти столь большую сумму. Тем паче – прямо сегодня. Во-первых, у него лично таких средств просто нет. Во-вторых, сегодня – конец уик-энда. Все отдыхают. Банки закрыты…
Однако… Однако нет такой крепости, которую не смог бы взять мужик, который, во-первых, провинился перед любимой женщиной, а, во-вторых, что-то ей пообещал.
Как Том сделал это, Таню во всех подробностях не интересовало. В конце концов, это, как любят говорить американцы, были его проблемы… Кажется, честному слову Т. Дж. Харвуда поверили его старые добрые друзья, работающие в одной из крупнейших японских корпораций – зря он, что ли, отмотал полжизни по журналистским командировкам!.. Поверили – и дали взаймы, без контракта, но под стандартный процент пятнадцать миллионов долларов. А что касается выходного дня… Когда старина Харвуд начал заниматься этим делом, в России стояла глубокая ночь с воскресенья на понедельник, в монтановщине подходило к концу воскресенье, зато в Стране восходящего солнца уже шел понедельник, и тамошние банки вовсю работали…. Так что к московским девяти утра двадцать пятого октября на личный счет Ивана Коломийцева в «Банке Москвы» было переведено из Японии ровнехонько пятнадцать миллионов долларов.
