У нас все по-старому. В этом семестре я в долгах как в шелках – не сдала два коллоквиума и курсовую. В общаге не топят, а на улице еще мороз, снег лежит. В комнате чертова померзень, спим в шерстяных носках и свитерах.
Как тебе служится? Где ты? В каких краях? Я понимаю, что это, может, военная тайна, но хоть напиши, что там за природа… Погода какая?
Вера резко отбросила ручку. Она громко цокнула по линолеуму в притихшей аудитории. Доцент Караваев на секунду отвлекся от лекции и пронзил ее своим лазерным взглядом. Но ничего не сказал, вернулся к формулам. А Вера обхватила руками голову, спрятала лицо в ладонях. Почему же так сложно написать, что случилось? Пишутся какие-то благоглупости – природа, погода, лекции…
Она подняла с пола ручку и дописала письмо:
На самом деле, все это неважно. Васька, я беременна. Будет маленький Васька, как ты и заказывал. Уже четвертый месяц, а я только вчера узнала. Так что готовься стать папочкой и возвращайся скорее.
Твоя Вера.
На ее письмо Вася не ответил. Она ждала три недели, проклинала работу почты в целом и армейской полевой почты в частности. Написала ему еще раз – всего несколько строк: «Вася, ты что, не получал мое письмо? Так повторяю еще раз – я беременна от тебя, скоро родится маленький Васька».
Ответа опять не последовало. Вера продолжала жить, как будто ничего не произошло. Но на душе было тяжко: неужели она и в Ваське ошиблась? Ошиблась – как ошибалась во Владе? Влюбленный одноклассник получил письмо о том, что скоро станет папой, и ускакал в кусты? Одно дело просить по пьянке: «Назови его Васькой», а совсем другое – брать на себя ответственность за малыша и за нее, Веру…
Нет, Василий не такой. Он от нее не отступится. Он так влюблен, что радоваться должен: удалось-таки привязать к себе неуловимую Веру!
Вероника собралась с духом и позвонила в Куйбышев, Васиной маме. О беременности, конечно, ничего не сказала, но узнала, что Васька и домой тоже давно не пишет. «Услали его куда-то, куда и почта не ходит», – вздохнула будущая свекровь.
Собственную бабушку Вера решила пока не беспокоить, хотя жить становилось тяжелее. Все время хотелось есть, и двойной порцией макарон желудок уже не удовлетворялся. Требовал фруктов, творога, молока. Ее совсем не тошнило, аппетит был отличный. Желудок был согласен на все – кроме столовских макарон. И Вера, попереживав, вытащила сто рублей из неприкосновенной заначки, отложенной на родительский памятник. Сказала себе и вроде бы как родителям: «Ведь я беру не на удовольствия. Потрачу на вашего внука!»
Она перестала каждый день давиться невкусной столовской пищей. Покупала себе на рынке домашний творог, «Адыгейский» сыр и иногда даже гранаты. Постоянное чувство голода потихоньку сошло на нет. Но Вера стала замечать, что у нее портится характер. И она ничего не могла с собой поделать.
До чего же некстати она стала раздражительной и плаксивой! В институте и в общаге только подзабыли скандал с Полонским, снова стали приглашать ее в культпоходы в кино и на вечеринки, – а она вдруг ни с того ни с сего грубила, раздражалась или принималась реветь. Раньше она всегда радовалась, что находится в гуще событий, что кому-то нужна, что в курсе всех новостей и сплетен… А сейчас новости не интересовали, а сплетни просто бесили. Что ей до всех этих институтских дел и делишек, зачем ей нужны новые друзья и поклонники, если скоро ее раздует, как бочку с огурцами!
Вера чувствовала себя спокойно, комфортно, только когда была одна. Когда вокруг было тихо, пусто и никто ее не трогал. Пустые московские бульвары, глухие переулочки, полузаброшенные музеи… В общаге с тишиной была напряженка – только если на занятия не ходить. Этого Вера себе позволить не могла. Но зато она умудрилась найти укромный уголок даже в колготном, шумном институте. На большой перемене Вера забиралась под боковую лестницу, отдыхала там в темноте и пыли, сидела на перевернутом ящике.
О ее убежище знала только Зойка. Посмеивалась над непутевой подругой («Ты у нас как бирюк! То есть эта – бирючиха!»). Но никому о Вериной норе не рассказывала. А Вере десяти минут перемены хватало, чтобы прийти в себя и набраться сил перед следующей парой.
…Седьмого марта институт гудел, девчонки дефилировали, принарядившись, выпятив грудь и высоко задрав голову: парней в радиотехническом училось раза в два больше, и женский праздник студентки начинали ждать чуть не с Нового года. Аудитории пестрели яркими кофточками и букетиками мимоз, и даже самые строгие преподаватели начинали свои лекции с поздравлений.
К первой паре из их общежитской комнаты отправилась только Вера. Зойка и Жанна расхаживали, наложив на лицо доморощенные маски из геркулесовой крупы и накрутив волосы на жгутики из газет. Вера же красоту наводить не стала. Не для кого, да и бесполезно: два дня назад на правой щеке появилось противное темно-коричневое пятно, никаким макияжем его не скроешь. Смотреть на радостных, предвкушающих поздравления соседок было невыносимо. Спать под их веселый гомон – тоже. И Вера, быстро одевшись, отправилась на первую лекцию. Еле досидела – в аудитории было озорно, шумно. Летали записочки, девчонки с загадочным видом шушукались. И только она была в стороне от всеобщего веселья – хотя поздравляли и ее. Но что поделаешь, если все эти банальные «с Женским днем тебя!» раздражали ее до безумия.
На перемене Вера уже по устоявшейся привычке отправилась в свое логово – под лестницу. Примостилась на ящике, небрежно бросила рядом подаренный однокурсником букетик мимоз. Глубоко задумалась – уж не сходит ли она с ума? Нормально ли – сидеть в праздник в пыли и одиночестве? Нормально ли – отказаться от сегодняшней вечеринки в комнате у их старосты? Но что же делать, если больше ничего ей сейчас не хочется…
Прошелестели торопливые шаги. Вера нахмурилась: кого еще черт несет? Перед ней стояла Зойка. Уже не радостная, как утром, а смущенная, понурая.
– Чего тебе? – не очень вежливо спросила ее Вера.
– Слушай, я… я, наверно, не вовремя… Но тут телеграмму принесли… срочную… А ты уже ушла.
– Бабушка? – побледнела Вера.
– Нет, Вася, – шепотом выдохнула Зойка. И протянула ей белый прямоугольник.
Под лестницей было темно, Вера не могла разглядеть букв, только неясные контуры.
– Что там, ты же читала! – нетерпеливо потребовала Вера.
– Нет уж, смотри сама. – Зойка щелкнула зажигалкой.
В неверном отсвете пламени Вера прочла:
«На Васю пришла похоронка».
6
Прошло три года
Москва. Январь 1991 года
Какое же счастье – просыпаться не от звонка будильника и не от плача Васечки, а – самой!
Вера перевернулась в постели, потянулась, открыла глаза. Глянула на будильник. Ничего себе! Уже половина десятого. Вот это разоспалась!
Посмотрела на кроватку сына. Аккуратно прибранная, та сиротливо пустовала в углу. Прислонясь к перильцам, грустно сидел Васечкин любимый мишка. Тоже, кажется, скучал без сорванца-хозяина.
