Марлон: Худший период моего детства был проведен в Нью-Йорке, потому что в конце 1970-х место это было страшноватое. Я не ходил в школу весь 1980-й. Мы жили в отеле Alray посреди Манхэттена, что в принципе было неплохо. Типа как в “Элоиза одна дома”
[232]. Мы ходили в кино. Анита таскала меня в гости к Энди Уорхолу, Уильяму Берроузу. Кажется, он жил в мужском душе в отеле Chelsea. Всюду была плитка и натянутые веревки для белья через всю комнату, а на них использованные презеры. Очень странный человек.
Оттуда мы переехали в дом в Сэндз-Пойнте, на Лонг-Айленде, который только освободил Мик Тейлор, – протянули там месяцев шесть. В этом доме снимали первую экранизацию “Великого Гэтсби”, где Сэндз-Пойнт – это Ист-Эгг с лужайками на много акров, с огромным пляжем, бассейном с соленой водой, и все страшно запущено. Нам часто слышалось, что из нашей беседки доносится старый джаз, годов 1920-х, шум вечеринок, звон бокалов и чей-то смех, но все растворялось, когда ты к ней приближался. У этого дома явно имелись мафиозные связи. Я нашел на чердаке семейные фото с Синатрой и Дином Мартином, всем составом “крысиной стаи”, которая здесь гуляла в 1950-х. Как раз тогда в первый раз объявился Рой, который потом вернулся жить с нами постоянно, – такой чокнутый англичанин, которого Анита привела из Mudd Club, и там у него был номер – выпивать на сцене полную бутылку коньяка и одновременно рассказывать анекдоты, балаболить без умолку, а потом читать стихотворение Шела Силверстина “Идеальный кайф” про мальчика по имени Рой Дайпопробовать, и, пока он читал, он скидывал с себя одежду. И все это за двести долларов и бутылку коньяка. Анита привела его в большой дом, и мы сначала устроили его на чердаке, но он разгромил всю комнату в пьяном приступе. Страшно было смотреть. Пришлось вышвырнуть его из дома, по сути говоря. Он выпивал бутылку конька с утречка и пел, поэтому мы его переселили в конуру, которая по размеру была с сарай. Он сильно проникся тогда к нашему лабрадору и часами сидел с собакой и что-то пел. Весна была теплая, так что жить там было можно.
Анита подбирала и другой левый народ. Мейсон Хоффенберг часто у нас жил – битнический писатель и поэт. Такой бородатый еврейский гномик, который сидел голым в саду и типа плевал с высоты на всех проезжающих. Он тогда переживал фазу натуризма, а лонг-айлендских жителей такие штуки немного пугают. Мы его называли “садовый гном”. Кантовался он у нас довольно долго тем летом.
Рой появился на постоянной основе в конце 1981-го, после того как покатался с Китом по гастролям, – его вроде как назначили нашим опекуном, когда мы переехали в Олд-Уэстбери, в еще один громадный особняк, где мы жили с 1981-го по 1985-й. Место было гигантское, особенно для четырех жильцов, и полузаброшенное. Никакой мебели, отопление отсутствовало, зато имелся прекрасный бальный зал, где я рассекал на роликах, – там стены были обиты холстинами с ручной росписью, еще со времен 1920-х, но тогда они уже вовсю облезали. Вообще-то к концу нашего пребывания все здание с двумя главными лестницами и двумя крыльями напоминало особняк мисс Хэвишем
[233].
Единственной мебелью был большой белый безендорферовский рояль, на котором Рой играл и изображал Либераче. А у меня была своя ударная установка на другом краю бального зала, так что мы иногда типа джемовали. Стереосистема у нас была что надо, плюс все китовские пластинки, так что мы ставили какой-нибудь диск и резвились, а потом Рой открывал на ужин какие-нибудь консервы. Тебе сегодня какую банку открыть, с ветчиной или?.. Соответственно, после этого я стал вегетарианцем. Нет уж, Рой, спасибо, не хочу я больше твоей ветчины из банки.
Анита в это время уделывала себя как могла. У нее в жизни наступила чернушная полоса. Если она ездила в Нью-Йорк, то напивалась, когда приезжала обратно, чтобы погасить все, что она там напринимала, и от этого начинала буянить как алкоголичка. Несмотря на это, с ней у нас постоянно появлялись какие-то интересные люди: был Баския, Роберт Фрейзер тоже заглядывал, плюс Анитины друзья-панки – ребята из Dead Boys, например, или кое-кто из New York Dolls. Обстановка была довольно сумасшедшая. Мне кажется, еще ничего не было сказано про вклад Аниты в панковское движение. Хотя много кто из этой тусовки, по крайней мере из ее нью-йоркской части, приезжал и проводил у нас выходные. Она иногда возвращалась из Mudd Club или CBGB, и из машины вываливалась куча этих ненормальных с розовыми волосами. В основном милейшие ребята, обычные еврейские мальчики-ботаники, вообще-то.
Время от времени Рой уезжал в нью-йоркский офис со всеми чеками и возвращался с толстыми конвертами стодолларовых купюр, и это были наши деньги на месяц. Радость была неимоверная. И что же я делал, когда получал свои карманные деньги – эту новенькую хрустящую бумажку в сто долларов? Я тут же мчался закупаться комиксами и размахивал ею на ходу.
На Лонг-Айленде к нам даже привыкли. Рой гонял повсюду под девяносто миль в час с улюлюканьем. Причем исключительно на огромных “линкольн континеталях” – такие роскошные сутенерские тачки, мы брали их в прокате. Рой их уделывал каждые два месяца, и мы брали следующий. Еще он регулярно брал двухдневный выходной – говорил: так, я уезжаю на два дня, меня не доставать. И уходил в запой, а потом возвращался весь в синяках или порезах. Во время одной особо феерической гулянки Рой с кем-то поскандалил в каком-то баре на Лонг-Айленде. Он вышел на улицу и через десять минут вернулся – въехал на машине прямо в витрину бара, при этом побил три машины снаружи и несколько мотоциклов. А потом вылез из машины, зашел в бар, который только что разгромил, и направился звонить по телефону. На следующий день его арестовали и посадили, и мы потом вносили за него залог. Но Берт к этому очень терпеливо относился. Да что ты, у Роя опять неприятности? К счастью для Роя, это был город с частной полицией, поэтому каждый раз, когда он попадал в аварию, его обычно просто довозили до дома. А Берт начал ходить каждый вечер в бар “Ангелов ада” рядом с вокзалом в Уэстбери. Просиживал там в “ангельском” обществе часами, и часами, и часами в окружении всех этих чуваков в кепках и косухах. Они там зависали вместе с Роем, и Рой всех развлекал – изображал йодль, вопил по-всякому.
Берт, наоборот, держал строгий режим. Он вставал и шел поплавать, потом готовил себе завтрак. У него был установленный раз навсегда распорядок обедов-ужинов, только теперь ему готовил Рой. В семь ноль ноль он всегда наливал себе стакан Harveys Bristol Cream. Потому что в семь тридцать начиналось “Колесо фортуны”
[234]. “Колесо фортуны” включалось всегда. Он неровно дышал к Ванне Уайт
[235], болел за нее, орал, если кто обходился с ней невежливо. И после этого в восемь часов он садился ужинать, а дальше смотрел телевизор до полуночи, посасывая Bass
[236] и темный “флотский” ром.
