Пару раз Тони меня подставлял. Без моего ведома, я узнал только потом, он использовал меня как водилу для отхода при налете на ювелирную лавку в Берлингтонском пассаже. “Слушай, Кит, мне тут “Ягуар” подогнали, не хочешь попробовать?” На самом-то деле им были нужны незасвеченная машина и незасвеченный шофер. И Тони явно похвастался этим чувакам, что я неплохо вожу ночью. Так что я торчал неподалеку, поджидая Тони и не подозревая, что происходит. Хороший был корешок Тони, но подгадил мне не раз.
Еще один хороший знакомец – Майкл Купер, с ним мы тоже постоянно околачивались. Первоклассный фотограф. Он был способен тусоваться сутками и употреблять мешками. Единственный известный мне фотограф, у которого реально дрожали руки во время съемки, но все выходило как надо. “Как это у тебя получилось? У тебя же руки тряслись? Это ж должен был выйти не снимок, а одна размазня”. – “Просто надо знать, когда нажимать”. Майкл во всех подробностях зафиксировал первые этапы Stones, потому что снимал не переставая. Для Майкла фотография стала образом жизни. Его абсолютно захватывало создание картинки – можно даже сказать, он был в плену у картинки.
В чем-то Майкл был порождением Роберта. У того имелись наклонности гуру, и Майкл привлекал его массой всяких своих черт, но особенно Роберт ценил в нем художника и потому продвигал как мог. Майкл служил нам всем связующим звеном. Он был как клей между разными слоями Лондона: и аристократами, и урлой, и всеми остальными.
Когда принимаешь столько, сколько принимали мы, всегда будешь разговаривать о чем угодно, только не о своей работе. Это значило, что мы с Майклом обычно сидели и трепались об особенностях разной дури. Два торчка, вычисляющие, как бы словить приход покруче без особых последствий для здоровья. Ничего про “офигенную вещь”, которая у меня в работе, или у него в работе, или все равно у кого. Работа побоку. Я знал, как он вкалывает. Он был маньяк-трудоголик, такой же, как я, но это как бы подразумевалось.
С Майклом была еще одна фигня – временами на него накатывала глубокая, страшная депрессия. Беспросветная чернуха. Кто бы мог подумать – этот поэт объектива был сделан из совсем хрупкого материала. Майкл потихоньку сползал за пределы, откуда никто не возвращается. Но пока что мы держались бандой. Не в смысле, что ходили на дело и все такое, а в смысле элитного кружка для своих. Выпендрежники и возмутители спокойствия – что уж скрывать, – переходившие все границы просто потому, что так было нужно.
* * *
Про кислоту на самом деле ничего особенно не расскажешь, кроме “Блин, вот это трип!”. Нырнуть туда – это сделать шаг наугад, шаг в неизведанное. 1967-й и 1968-й здорово перетряхнули ощущение происходящего, было много неразберихи и много экспериментов. Самое восхитительное мое кислотное воспоминание – это птичий полет, когда я видел птиц, которые летели и летели прямо у меня перед глазами, стаи райских птиц. Несуществующих, естественно, – в реальности это была листва дерева, которую колыхал ветер. Я гулял по проселочной дороге, листья были ярко-зелеными, и мне было видно практически каждое движение крыльев. Я замирал все сильнее и в какой-то момент уже был готов сказать: “Блин, я же тоже так могу!” Вот, кстати, почему я понимаю, когда кто-то выпрыгивает из окна. Потому что вся картина того, как это делается, вдруг становится абсолютно ясна. У птичьей стаи ушло примерно полчаса, чтобы пролететь перед моими глазами, – невероятное порхающее облако, в котором мне было видно каждое перышко. И они смотрели на меня все это время, как бы говоря: “Давай, попробуй тоже”. Эх… Ладно, все-таки есть что-то, что мне не дано.
Когда ты принимал кислоту, нужно было обязательно это делать с правильными людьми – иначе берегись. С Брайаном под кислотой, например, было как повезет. Либо на него накатывала блаженная расслабуха и веселость, либо он становился одним из тех чуваков, которые утянут тебя по плохой дороге, если проскочишь мимо хорошей. Не успеешь оглянуться, и тебя уже несет не туда, по улице паранойи. А под кислотой это никак особо не проконтролируешь. С какой стати меня затягивает в его черную дыру? Да не хочу я туда. Давай вернемся к перекрестку, может, хорошая дорога откроется. Пусть снова будет птичья стая, пусть мне снова придет парочка гениальных гитарных ходов, я хочу найти Пропавший Аккорд, музыкальный Священный Грааль – кстати, очень модная идея в то время. Тогда вокруг полно было прерафаэлитов, шатавшихся повсюду в бархате и с подвязанными к коленям шейными платками, как те же Ормбси-Горы, которые искали Священный Грааль, и Потерянный двор короля Артура, и НЛО, и лей-линии.
Кристофер Гиббс – с ним вообще было не понять, под кислотой он или нет, потому что такой был человек. Может, я никогда не знал Кристофера в бескислотном состоянии, но хочу сказать: это был авантюрист. Всегда готовый ринуться в неведомое, спуститься в долину смерти. Шагнуть за край – его это не пугало, он просто считал это своим долгом. Я ни разу не видел, чтобы Гиббсу снесло крышу от кислоты, ни малейших признаков бэд-трипа. В моих воспоминаниях Кристофер как-то всегда по-ангельски парил в трех футах над землей. Как и все мы, наверное.
Никто особо ничего не знал про трипы, мы двигались на ощупь. Для меня это оказалось жутко интересным, но также оказалось, что других это вгоняло в дикий депрессняк, а вам, конечно, только этого и нужно под кислотой – быть рядом с кем-то, кто словил реально плохой приход. Людей могло перещелкнуть, и они или страшно запаривались, или страшно зажимались, или шарахались от страха. Особенно Брайан. Это может случиться с кем угодно, но остальных потом тоже поворачивает не туда. Такая у кислоты была неизвестная переменная. Ты не знал, вернешься или нет. У меня была парочка кошмарных трипов. Помню, Кристофер меня успокаивал: “Все в порядке, слышишь, все нормально”. Работал сиделкой. Я даже не помню, что за хрень меня трясла, помню только, что было сильно некайфово. Паранойя, может быть, – то же, что у многих бывает с марихуаной, запарки по укурке. В общем-то, элементарный страх, только непонятно чего. А ты как раз беззащитен, и чем глубже опускаешься, тем страшнее. Иногда приходится лупить себя по щекам.
Но тот раз меня не остановил. И все из-за идеи барьера, который обязательно нужно взять. Ну и по глупости тоже. Что, в прошлый раз не покатило? Попробуем снова. Или кишка тонка? Это и был кислотный тест, подарок Кена Кизи, чтоб его. Смысл такой, что если ты не был там, то тебя как бы и нет, а это голимый идиотизм. Множество людей считало, что обязано попробовать кислоту даже через “не могу” – чтобы тусовать как все, чтобы не выпасть из толпы. Такое стадное сознание. Но кислота могла сорвать тебя с резьбы, если ты действовал неаккуратно, а такое случалось сплошь и рядом. Даже если заглотил ее только раз, она, наверное, с тобой что-то сделала. Слишком нестабильная эта штука.
Из повестей тех времен – эпическая кислотная поездка с Джоном Ленноном, настолько запредельный эпизод, что я с трудом могу сложить даже фрагменты этой картины. Двое или трое суток, проведенных с шофером, вроде бы так, с заездами, по-моему, в Торки и Лайм-Реджис. Мы с Джонни были в таком ауте, что годы спустя в Нью-Йорке он иногда спрашивал: “Что там произошло, на этой экскурсии?” С нами была Кари Энн Моллер, нынешняя миссис Крис Джаггер, – Hollies написали про нее песню, или это было про Марианну?
[123] Милейшая девчонка, у нее была квартира на Портленд-сквер, где я года два жил наездами, когда появлялся в городе. Ее воспоминания, которые я недавно отрыл для этой книги, здорово отличаются от моих. Но по крайней мере у нее есть воспоминания, а не практически полный провал в памяти, как в моем случае.
