Согласное несогласие
В том, что Бродский был неслабым спорщиком, пришлось однажды убедиться мэру Нью-Йорка Эду Кочу. Через месяц после присуждения Нобелевской премии Иосиф был приглашен Кочем на прием в мэрию в качестве почетного гостя. На этих встречах, на которые обычно приглашаются иностранцы, главную роль всегда играл сам Коч, известный своей словоохотливостью и своим бойким языком. Однако в этот раз визит перерос в словесный поединок, где проигравшим оказался сам мэр.
Прием состоялся 24 ноября 1987 года, за день до того, как я встретился с Иосифом в Нью-Йорке, чтобы взять у него интервью для стокгольмской газеты. Поэтому словесная перепалка с Кочем была у него свежа в памяти. Мэр спросил его, «правильно ли, что Конгресс США сперва пригласил Генерального секретаря КПСС выступить в своих стенах, а потом взял и отозвал приглашение». Иосиф ответил, что он считает решение глупым, так как такое выступление никому вреда не принесет. Потом последовал обмен репликами. Коч: «Но он ведь представитель репрессивного государства. Это все равно что пригласить выступать перед Конгрессом Гитлера!» Бродский: «Это преувеличение, параллель неудачна: Гитлер все же был официально избран народом».
Кульминацией словесной дуэли стал обмен репликами, последовавший после вопроса Коча, сталкивался ли Иосиф когда-нибудь с антисемитизмом в СССР. Конечно, ответил тот, уже в школе. «А как они могли знать, что вы еврей?» — спросил Коч. «Потому что мне трудно выговаривать „р“ и „л“». — «А разве это еврейская черта? Я еврей и умею произнести „р“ и „л“», — возразил мэр, артикулируя согласные подчеркнуто четко, чтобы продемонстрировать свое умение. «Может быть, вы недоделанный еврей», — ответил улыбаясь Иосиф.
О перепалке между Кочем и Бродским вскоре стало известно и вне стен мэрии, и сообщение о ней дошло до общественности в виде заметки в газете «The New York Times» под заголовком «Нобелевский лауреат оказался достойным противником бойкого на язык мэра». В заметке говорилось: «Редко кому удается превзойти мэра Коча в красноречии, но на днях именно это произошло в его собственной резиденции… Правда, некоторым утешением для словоохотливого градоначальника Нью-Йорка могло послужить то обстоятельство, что для этого потребовался Нобелевский лауреат».
Prix Nobel?
Когда в 1994 году я готовил к печати свою книгу «Тринадцатый апостол» («Den trettonde aposteln»), в которую вошли среди других несколько эссе о Бродском, я попросил его нарисовать образ вдохновения, Музы, который я мог бы использовать как иллюстрацию. Он охотно согласился — он любил рисовать, — и заказ был выполнен сразу. Рисунок представлял собой автопортрет: кот, растянувшийся вдоль побережья Балтийского моря со стокгольмской ратушей справа. Буквы вокруг фигуры кота складываются в текст: «Внутренняя сущность Иосифа Бродского». Рисунок датирован 8 сентября 1994 года. Это день, когда он закончил свое эссе о Рильке «Девяносто лет спустя».
По поводу ратуши Иосиф объяснил мне, что он задолго до Нобелевской премии сравнил ее не то с питерским Адмиралтейством, не то с московским Кремлем, он точно не помнил. Так почти и оказалось. В одном из его дневников, конфискованных КГБ и использованных против него на суде, была следующая запись: «Стокгольмская ратуша внушает мне больше уважения, чем пражский Кремль». Запись была прочитана судьей и вменялась ему в вину, так же как следующая фраза из письма: «Плевать я хотел на Москву». Очевидно, в памяти Бродского эти строчки слились, и пражский Кремль стал московским.
[Фото 29. Рисунок Бродского, сделанный по просьбе автора.]
Победа стокгольмской ратуши в соревновании с пражским Кремлем была результатом его собственной игры по правилам не эстетическим, а моральным («внушает мне больше уважения»): шведская крепость стояла в свободном мире, тогда как Градчаны представляли собой для Бродского еще одну опору советской империи, за границы которой он стремился. «Я уже давно думал насчет выхода за красную черту» — такова была еще одна дневниковая запись, на которую ссылались во время процесса. Нобелевская премия — награда, о которой позволяет себе иногда мечтать каждый уважающий себя писатель, в том числе и Бродский. Однажды в гостях у Лосевых, «забавляясь рисованием львов и обнаженных дев», он составил «двустишие из тех немногих французских слов, которые знал»:
[Фото 30. Смущенный лауреат в гостинице «Гранд-отель» перед церемонией вручения Нобелевской премии в Концертном доме, 10 декабря 1987 г. Фото Л. Лосева.]
Вряд ли он мог вообразить, что эта фантазия когда-нибудь сбудется или что спустя три года после Нобелевской премии в том же здании состоится его бракосочетание.
[Фото 31. На ужине в доме автора этой книги 7 декабря 1987 г. Слева направо: Бродский, Вероника Шильц, Лев Лосев. Фото Б. Янгфельдта.]
Нобелевская лекция русского поэта
В 1989 году организация «Consorzio Venezia Nuova» заказала Бродскому книжку о Венеции. Он взялся за работу с охотой и вдохновением, и если бы не жесткие сроки для сдачи рукописи, книга была бы, как говорил он сам, намного толще, чем получилась: 130 с лишком страниц крупным шрифтом. Передача текста «Набережной неисцелимых» была осуществлена несколько театральным образом. Войдя в ноябре 1989 года в офис организации, Иосиф точным движением толкнул свернутую в рулон рукопись так, чтобы она по полу подкатилась к заказчику. Оказалось, это был свиток — страницы были склеены. Длина свитка — 5,4 метра.
Метод склеивать страницы эссе и больших поэм клеем или скотчем Бродский практиковал давно. В Ленинграде он пользовался иногда даже перфорированными полосами бумаги для счетных машин.
[Фото 32. Склеенная рукопись предисловия Бродского к стихам Т. Венцловы.]
Книга о Венеции частично писалась в 1989 году в Стокгольме. Журналистка, посетившая Бродского в октябре в гостинице «Рейзен», увидела, к своему удивлению, длиннющую машинопись, висящую на двери ванной. Летом того же года в той же гостинице Иосиф писал предисловие к польскому изданию стихотворений Томаса Венцловы. Когда оно было готово и я должен был сделать для него копию, мне пришлось сначала разрезать машинопись ножницами.
