«А глупому сват, добавил бы я».
«Кто бы говорил. Да в твою копоню
[197] столько жиру налито, что на два Мукачева хватит. Сердись не сердись, брат, а тебя, наверное, жид правил. Иначе почему бы я так к тебе относился».
«Потому что боишься за свое здоравье, Мошко!»
«Ну, Мафтей, ты скажешь, как завяжешь. Недавно меня спрашивал о тебе наш почтенный раввин Элейзар: «Как поживает тот мудряк из Зарики? Не могу без смеха вспомнить, как он меня лечил… Говорит, как паны-доктора из Унгвара и Кошиц не могут вас вылечить, то и болезни нету. Как это нету, спрашиваю? А так, разве можно разбудить того, кто притворяется, что спит?! Слушаю его — смех и грех. Он дальше свое ведет. Я вас лечить не буду, сами себя вылечите. И загибает персты. В первую голову, пейте много чистой воды. Вода — влага земли, дающая внутреннее живло для всего сущего. И не дай вам Бог запивать еду. Во-вторых, мало ешьте, долго жуйте. И экономно, и полезно. Без мяса обходитесь, в крайнем случае употребляйте мясо очень свежее и с большим пучком зелени. В-третьих, спите вволю и привыкайте ходить без дела, лучше над рекой. Только мало ходить ногами, надо еще и ягодицами двигать на полу. Зачем? Затем, что там наш срединный узел, там мы начинаемся и кончаемся, оттуда ноги растут и позвоночник… В-четвертых, вдыхайте коротко, выдыхайте долго, а воздух тяните «сверху». В-пятых, отучитесь солить и подслащивать кушанья. В-шестых, каждый день съедайте по горстке орехов, ягод, семян, свежего сыра, пареного овса, кусок рыбы, луковицу и миску овощей и фруктов. В-седьмых, под постелью, где спите, держите соль, зерно и яблоки. В-восьмых, хлопоты, печаль и страх отдавайте в руки Господа — Он лучше знает, что с этим делать. Примете сии предписания — и на лекарей не потратитесь… Вай-вай, тот мужик, говорил ребе о тебе, только с лица простак, а на самом деле философ здоровья. Досточтимый Элейзар передавал тебе поклон, Мафтей».
«Передай, что и я кланяюсь. Легко лечить здоровых».
«О чем я и говорю. Ну-ка тяпнем себе во здравие. Имею хорошую мараморошскую миндру
[198], из самого Сигота. Горцы перевозят ее по ночам через Тису. Еще студененькая, а сама палит ого-го».
«У меня, Мошко, в голове и без горивки палит».
«Да, слышал, слышал я, что ведешь то странное дело… Только от моего угощения, прошу, не отказывайся. Разве не ты назвал его русинским лекарством?»
«Как же, которое является русинской погибелью…»
«Не говори, золотой Мафтейка. Я делал гешефт
[199] и в германских землях, и в польских, и в чешских, потому верь моему слову, нигде с такой мягкостью и уважением не именуют горивку. Здесь ее называют и живицей, и зоревкой, и хорватовкой, и огняницей, и паленкой, и сладенькой, и прикурянкой, и душицей, и мадригулей, и райским молоком, и адамовой слезой, и божьей росой… А с какой любовью выпестывают сосуды для сего напитка! Стеклянницы, как девицы, — рука сама тянется к ним. Берешь будто грудь прелестницы, чтобы вкусить ее хмельные ласки…»
«Ого, ежели я филозоп здоровья, то ты, Мошко, филозоп нездоровья. Так пышно хвалишь питье».
«Потому что это мой хлеб. А кроме того, я люблю цимус
[200] во всяком виде и звучании. Чтобы радовало око и ухо».
«Собственно, за этим я и пришел к тебе. И касается оно как раз того дела, о котором обмолвился. Среди пропавших девиц значится и Марта из Русинской околицы. Она, сказывают, бесподобно вышивала. Но вот беда, исчезла не токмо девица, но и шитье. И нить молвы к тебе ведет, Мошко. Говорят, что иконки ты скупал».
«Сердечный мой цимбор, я знаю, что за тобой деньги не волочатся, но те, кто их имеет, часто пускают деньгу в оборот. Копейка рубль бережет. Мне кое-что носят, а я покупаю, ежели цена не кусается. А найдется купец, перепродам».
«Твоя торговля, Мошко, меня не касается. Я лишь хотел бы глянуть на вышитую парсуну Божьей Матери, или что там…»
«Сладчайший Мафтей, ты не дал мне закончить. Говорю, что всякий товар продается, когда находится на него желающий. Есть у меня такой перекупщик из Хуста, частый гость. Падок на всякие первородные штуки. Называет их артис генус, то, что народ создал. Говорит, что в них коренится красота мира. Но не гнушается и железками, что остались от минувших побоищ. Мне что, мне лишь бы гешефт шел. Немилосердно жаль, что не потрафлю твоей просьбе, Мафтей, потому что все продал тому скупщику. Разве что оно у него задержалось, если не отправил дальше, то попрошу для тебя. С большой радостью прислужусь, ежели это могло бы тебе помочь в расследовании. Хотя и не очень понимаю, какая связь между полотном с нитками и пропажей вышивальницы?»
«И я еще не знаю, Мошко… Но надо за какую-то нить ухватиться».
«А, понимаю. Где не зажжется, там не закурится. Еще как тебя, потя, понимаю… Хоть какой-то малый след объявился?»
«Кое-какой есть. Заячий», — улыбнулся я.
«Но это хорошо, браток. И по заячьим следам временами находят медведя…»
«Медведицу. Так мой отец говорил, пусть прощен он будет в лучшем мире».
«Э-э, Мафтей, ты вот к печальному повернул. А щука же стынет…»
Я отщипнул от запеченной рыбы кусочек и положил в рот.
«Что на то скажешь, сын рыбацкий?» — хозяин обнажил зубы в лукавой улыбке.
«Скажу, что это оно! Моему нёбу нравится… К рыбе ты имеешь вкус. Мало того, еще и делишься ею с убогими гоями. Хвалю за такую щедрость».
«Что-то я не пойму, Мафтей, к чему ты клонишь. Где это слыхано, чтобы жид что-то кому-то даром давал».
«Слыхано, Мошко, слыхано. Тебе новости в корчму горивка приносит, а мне вода. Каждый день получает от тебя щуку одноглазый калека, не так ли?»
«Щуку в руку, говоришь?»
«Не в руку, а в дупло иерусалимской вербы. Оно и не странно, чудеса оттуда пришли — из Иерусалима. На всякого свое чудо…»
«Ой, Мафтей, и что это ты кругами ходишь, как волк? Так бы сразу и сказал, что дело в дурном Циле. Я действительно подкармливаю лотроша. Меня не убудет, а бедняк, слоняясь по берегам, найдет и принесет какую-то железку. Что-то из этого пойдет кузнецу Колодку на лом, а что-то заберет купец из Хуста. Все же копейка. Так как, скажи, не поделиться с убогим?!»
«Воистину: трудиться — кормиться. Это я, лодырь, здесь присел задаром к твоим лакомствам…»
«Прикуси язык, Мафтей. Я до сих пор не знаю, чем выплатить тебе долг. Кабы не ты, моя Рифка с теми панами-микстурщиками давно бы уже была на Божьей постели. Или я со слабым сердцем…»
«А как бы ты, голубчик, хотел?! Куда глаза — туда и сердце. Что в душе — то и на сердце. Его не обманешь. Сколачивая капитал, не копейку в руке зажимаем, а сердце. И сим смиряем кровь».
