Рэйчел склоняется к экрану.
— Ладно, теперь моя очередь! Ты не поверишь, в какой кошмар превратился этот зимний бал. Приходится работать с кучей непрофессионалов! — И она принимается рассказывать, как отправила двух первокурсников
[7] в магазин для рукоделия за материалами для изготовления снежинок и те купили блестки.
— И все? — уточняю я.
— Блестки! Неужели так трудно догадаться, что эти блестки надо же еще на что-то лепить? Мы же не станем устраивать из них салют!
Пытаюсь представить, каково это — побывать на зимнем балу: все мои одноклассники в нарядных платьях и в смокингах, танцуют, подбрасывают вверх пригоршни блесток. Блестки осыпаются дождем, сверкая в свете дискотечных шаров. Рэйчел и Элизабет смеются и кружатся, раскинув руки. А еще там откуда-то взялся Калеб: стоит, запрокинув голову, с закрытыми глазами и улыбается.
— Тут такое дело, — говорю я. — Я кое-кого встретила. Вроде как.
Последующая тишина длится бесконечно долго.
— В смысле… парня? — спрашивает Рэйчел.
— Пока мы только друзья, — говорю я. — Кажется.
— Вы только посмотрите, как она покраснела! — поддразнивает меня Элизабет.
Прячу лицо в ладонях.
— Не знаю. Может, ничего у нас и не будет. Понимаете, он…
— Нет-нет-нет-нет-нет! — прерывает меня Рэйчел. — Вот только не вздумай придираться к его недостаткам! Тем более когда ты влюблена по уши!
— Ничего я не придираюсь. Правда! Он очень милый и дарит рождественские елки малоимущим семьям, которые не могут их купить.
Рэйчел откидывается на стуле и скрещивает руки на груди.
— Но…
— И сейчас она начнет придираться, — провозглашает Элизабет.
Перевожу взгляд с Рэйчел на Элизабет: они обе у меня на экране, каждая в своем маленьком окошечке. Обе ждут, когда я выложу им всю подноготную.
— Но… кажется, этот милый парень когда-то набросился с ножом на свою сестру.
У них раскрываются рты.
— А может, просто угрожал ей, — продолжаю я. — Не знаю. Я его не спрашивала.
Рэйчел постукивает кулаком по лбу и растопыривает пальцы, как будто у нее взорвался мозг.
— С ножом, Сьерра?
— Возможно, это только слухи, — говорю я.
— Серьезные слухи, скажу я тебе, — отвечает Элизабет. — А что думает Хизер?
— Она мне все и рассказала.
Рэйчел снова пододвигается ближе к экрану.
— Ты самая разборчивая девчонка из всех, кого я знаю, когда дело доходит до парней. Что же случилось на этот раз?
— Он знает, что я что-то слышала, — отвечаю я, — но каждый раз, когда об этом заходит речь, замыкается в себе.
— Надо спросить его напрямую, — отрезает Элизабет.
Рэйчел тычет в меня пальцем.
— Но только в общественном месте.
Они правы. Конечно же, правы. Я должна узнать о нем больше, прежде чем мы сблизимся.
— И это нужно сделать до того, как вы поцелуетесь, — добавляет Рэйчел.
— Для этого нам придется остаться наедине, — смеюсь я. И тут мои глаза округляются: я вспоминаю, что завтра мы останемся наедине! После школы Калеб должен заехать за мной, чтобы отвезти елку одной бедной семье.
— Спроси его, — повторяет Рэйчел. — Даже если окажется, что возникло недоразумение, все равно будет что рассказать ребятам, когда вернешься.
— Я не влюбляюсь в парней лишь ради того, чтобы тебе было что рассказать ребятам из театра, — бурчу я.
— Доверься инстинктам, — говорит Элизабет. — Что, если Хизер все неправильно поняла? Ведь если бы он действительно ударил сестру ножом, его давно бы изолировали.
— Да не говорила я, что он ударил ее ножом! Я вообще не в курсе, что там произошло.
— Вот видишь? — торжествует Элизабет. — Я заставила тебя засомневаться.
— Смогу расспросить его завтра, — говорю я. — Мы вместе повезем елку.
Рэйчел откидывается на стуле.
— Странная у тебя жизнь, детка.
Хотя мама с папой остались в трейлере, занятые поздним ужином, я прямо чувствую, как они смотрят нам с Калебом в спины, пока мы идем к его фургону. Мы шагаем под их пристальными взглядами, наши руки почти соприкасаются, и этот путь кажется невыносимо долгим.
Я сажусь на пассажирское сиденье, и он захлопывает дверь с моей стороны. За нами, в кузове, лежит елка. Благородная ель, которую я продала Калебу с огромной скидкой (прости, пап). Мы собираемся отвезти ее тем, кому она нужна. За все годы на этом базаре, за все праздничные сезоны я ни разу не провожала дерево от кассы до нового дома.
— Рассказала подругам о твоем проекте с раздачей елок, — признаюсь я. — Они считают тебя настоящим гуманистом.
Он смеется и заводит двигатель.
— Гуманистом? А я бы сказал — просто добрый человек.
— Это же одно и то же! Тебя по-прежнему забавляет мой лексикон? — Я умалчиваю о том, что мне нравятся его подтрунивания.
— Может, до твоего отъезда я еще наберусь у тебя словечек.
— Если повезет. — Протягиваю руку и толкаю его в плечо.
Он улыбается и переключает передачу.
— Думаю, все зависит от того, как часто мы будем видеться.
Смотрю на него и, когда смысл его слов полностью до меня доходит, по телу разливается тепло.
Мы выруливаем на главную дорогу, и Калеб спрашивает:
— А как ты сама думаешь, как часто?
Хотела бы я дать ему ответ, но прежде, чем строить планы совместного времяпровождения, мне нужно кое-что узнать. Жаль только, что он сам не заводит этот разговор, как обещал.
— Не знаю, — отвечаю я. — А сколько еще елок ты планировал раздать в этом году?
Он смотрит в окно на соседнюю полосу, но в боковом зеркале я вижу его улыбку.
— Сейчас праздники, чаевые приличные, но, должен сказать, даже со скидкой елки нынче недешевы. Без обид.
— Что ж, еще большую скидку я вряд ли смогу предоставить… разве что тебе придется чаще пускать в ход свое обаяние на работе.
Мы сворачиваем на шоссе и направляемся на север. На фоне темнеющего неба вырисовывается зубчатая пирамида Кардиналз-Пик.
Показываю на вершину холма.
— Знаешь, там, наверху, растут шесть моих елок.
Он бросает на меня короткий взгляд и смотрит в окно на возвышающуюся вдали темную гору.
