Интересно, что он рассказал обо мне? У меня же нет ямочек на щеках, чтобы ими восторгаться.
От шоссе до дома Калеба три минуты. Мы въезжаем в жилой район, и я чувствую, что он начинает нервничать. То ли из-за сестры, то ли из-за матери, а может, из-за меня — не знаю. Но когда мы останавливаемся у тротуара, его всего трясет.
В доме два этажа, но видно, что он немного тесноват. В окне видна рождественская ель с гирляндой из разноцветных лампочек и золотой звездочкой на макушке.
— Понимаешь, — говорит он, — я раньше никого домой не приглашал вот так.
— Вот так — это как?
Он глушит мотор и смотрит на дом, а потом на меня.
— А как бы ты назвала то, что между нами происходит? Ты моя девушка или?..
Я нахожу эту его нервозность очаровательной.
— Возможно, в моих устах эти слова покажутся чересчур странными, есть вещи, которым не надо подбирать определения.
Он смотрит вниз, в темноту между креслами. Надеюсь, он не решил, что я отказываюсь быть его девушкой?
— Пусть тебя не волнует, как это называется, — добавляю я. — Мы вместе, и это главное.
— «Вместе» мне нравится, — говорит он, но улыбается через силу. — Меня больше всего волнует, что у нас осталось совсем мало времени.
Я вспоминаю эсэмэску с пожеланием удачного выступления, которое отправила Рэйчел вчера. Она так и не ответила. Я позвонила Элизабет, но она мне не перезвонила. Неудивительно, что он волнуется. Я тоже волнуюсь. Один человек не сможет находиться в двух местах одновременно.
Он открывает дверь.
— Ладно, чего тянуть.
У крыльца он берет меня за руку. Его ладони вспотели, пальцы дрожат. Он совсем не похож на того невозмутимо крутого парня, которого я увидела в тот первый день. Он отпускает мою руку и вытирает ладони о джинсы. А потом открывает дверь.
— Пришли! — кричит кто-то сверху.
Эбби вприпрыжку спускается по ступенькам. Она гораздо увереннее и симпатичнее, чем я была в ее возрасте. А еще у нее на щеке такая же ямочка, как у брата — и это так мило, что даже немного бесит. Закусываю губу, чтобы не произнести это вслух, но наверняка они в курсе. Спустившись, Эбби протягивает мне руку. И в ту короткую секунду, когда наши ладони соприкасаются, в голове моей проносится все то, что произошло между ней и Калебом в тот день.
— Так здорово наконец с тобой познакомиться! — У нее добрая, искренняя улыбка — совсем как у брата. — Калеб мне все уши прожужжал. Я как будто со знаменитостью знакомлюсь!
— Я… — Я даже не знаю, что ответить. — Здорово! Я тоже рада.
Из кухни выходит мама Калеба. У нее такая же улыбка, но без ямочки. Первое впечатление — что она более сдержанна, чем ее дети.
— Ну что вы застряли в дверях, — говорит она. — Заходите! Надеюсь, ты любишь лазанью.
По пути на кухню Эбби хватается за стойку перил и описывает полукруг.
— А я надеюсь, что ты сможешь съесть столько, сколько сможет влезть!
Мама Калеба провожает Эбби взглядом. Она продолжает смотреть ей вслед, даже когда дочь исчезает из виду. Потом на мгновение опускает взгляд и поворачивается к нам.
— Хорошо, когда она дома, — говорит она скорее себе, чем нам.
Тут на меня накатывает чувство, что я здесь лишняя. Семья Калеба заслуживает того, чтобы провести свой первый вечер вместе. Без чужих людей, которые будут перетягивать внимание на себя. Я поглядываю на Калеба, и тот, видимо, понимает, что мне нужно с ним поговорить.
— Покажу Сьерре дом перед ужином, — заявляет он. — Никто не против?
Его мама гонит нас из кухни.
— Мы сами накроем на стол.
Она уходит на кухню, где Эбби уже отодвинула от стены маленький столик. Мама Калеба проходит мимо дочки и легонько касается ее волос. Мое сердце разбивается на кусочки.
Калеб ведет меня в гостиную. Темно-бордовые портьеры на окне раздвинуты, и в центре стоит елка.
— Все нормально? — спрашивает Калеб.
— Твоя мама так мало видит вас вместе, — начинаю я.
— Ты нам не мешаешь, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты с ними познакомилась. Это тоже важно.
С кухни доносятся голоса. Кажется, мама и дочь в отличном настроении. Они так счастливы, наконец, оказаться вместе. Поворачиваюсь к Калебу и вижу, что он разглядывает елку; и глаза его полны глубокой печали.
Я подхожу ближе и рассматриваю игрушки. О, елочные игрушки могут многое рассказать об истории семьи! На этой елке много самодельных украшений, которые Калеб с Эбби, наверное, мастерили в детстве. А еще куча красивых сувениров с разных концов света.
Я разглядываю сверкающую Эйфелеву башню.
— Твоя мама была в Париже?
Калеб раскачивает сфинкса в шапке Санта-Клауса.
— Все коллекции с чего-то начинаются. Однажды подруга привезла ей эту штуку из Египта. Другая увидела и тоже привезла сувенир.
— Значит, ее друзья много путешествуют, — заключаю я. — А сама она куда-нибудь ездит?
— После развода — нет, — отвечает он. — Во-первых, потому что у нас не было денег.
— А потом?
Он поворачивается в сторону кухни.
— Когда один ребенок решает уехать из дома, становится намного труднее оставить второго. Даже ненадолго.
Я дотрагиваюсь до Пизанской башни (кажется, это она), и та пружинит на ветке вверх-вниз.
— А вместе вы не можете поехать?
Он смеется.
— И здесь мы снова возвращаемся к финансовому вопросу.
Калеб ведет меня наверх, в свою комнату. Он шагает впереди по узкому коридору к открытой двери в самом его конце, но я замираю, как вкопанная, у закрытой двери, покрашенной в белый цвет. Приглядываюсь, и у меня перехватывает дыхание. На уровне глаз видны закрашенные царапины. Я инстинктивно провожу по ним рукой.
Калеб резко выдыхает. Я поворачиваюсь и вижу, что он смотрит на меня.
— Раньше дверь была красной, — говорит он. — Мама пыталась ошкурить ее и закрасить царапины, чтобы не так бросались в глаза, но… не получилось.
То, что случилось в тот вечер, теперь кажется таким реальным. Теперь я знаю, что он бежал из кухни вверх по этой самой лестнице. Его сестра звала на помощь из-за этой самой двери, а он стоял здесь и раз за разом вонзал нож в дверное полотно. Калеб, парень, ласковее которого я никого не встречала, набросился с ножом на Эбби, свою сестру. И сделал это на глазах у своего лучшего друга. Трудно представить, что тот Калеб и Калеб, который смотрит на меня сейчас — один и тот же человек. Он стоит в дверях своей комнаты, и в глазах его застыли тревога и стыд. Мне хочется сказать, что я не боюсь, хочется утешить его, обнять. Но я не могу.
