Его мама зовет нас с кухни:
— Готовы ужинать?
Но мы все так же смотрим друг на друга. Дверь в его комнату открыта, но я не хочу туда входить. По крайней мере, сейчас. Сейчас, ради Эбби и его мамы нам нужно вести себя как ни в чем не бывало, или хотя бы притвориться. Он идет к лестнице. Наши пальцы соприкасаются, но Калеб не берет меня за руку. Я бросаю еще один взгляд на дверь в комнату его сестры и спускаюсь вниз.
На стенах в кухне — коллекция ярких керамических тарелок. Маленький столик в центре накрыт на четверых. Наша кухня в Орегоне больше, но эта намного уютнее.
— Стол обычно стоит у стены, — объясняет его мама. Она стоит у своего стула. — Но у нас редко бывают гости.
— Ваша кухня куда больше трейлера, в котором я живу. — Я развожу руки. — Вот такое расстояние от ванной до микроволновки.
Мама Калеба смеется и подходит к плите. Она открывает дверцу духовки, и по кухне разносятся восхитительные ароматы сырной корочки, томатного соуса и чеснока.
Калеб пододвигает мне стул, и, поблагодарив его, я сажусь. Он усаживается справа от меня, но потом вскакивает и отодвигает стул для сестры. Эбби смеется и шлепает его. Рядом с ним она ведет себя совершенно спокойно, и я понимаю, что для нее прошлое осталось в прошлом.
Мама Калеба приносит лазанью и ставит блюдо в центре стола. Потом садится и кладет на колени салфетку.
— Пусть каждый положит себе сам. Сьерра, бери первая.
Калеб берет лопатку.
— Я за тобой поухаживаю. — Он кладет огромную порцию лазаньи с сырной корочкой сначала мне, потом Эбби и маме.
— Себя забыл, — напоминаю я.
Он смотрит в свою пустую тарелку и берет кусочек себе. Эбби сидит, подперев локтем щеку, глядит на брата и улыбается.
— Ты первый год в новой школе? — спрашиваю я Эбби. — Как тебе старшие классы?
— Ей нравится, — отвечает Калеб. — Тебе же нравится, да?
Я поворачиваюсь к нему. Наверное, после нашего разговора наверху он чувствует необходимость доказать мне и себе, что у Эбби все в порядке.
Эбби кивает.
— Да, дорогой братец, у меня все супер. Я довольна, и школа хорошая.
— Калеб слишком печется о тебе, да? — с улыбкой спрашиваю я.
Эбби закатывает глаза.
— Да он как полиция счастья. Все время звонит убедиться, что у меня все хорошо.
— Эбби, — вмешивается ее мама, — давайте просто нормально поужинаем, ладно?
— Это я и пытаюсь сделать, — отвечает Эбби.
Мама Калеба поглядывает на меня и нервно улыбается. А потом поворачивается к Эбби.
— Есть вещи, о которых лучше не говорить, когда у нас гости.
Калеб берет меня за руку.
— Мам, она просто ответила на вопрос.
Я сжимаю его пальцы и замечаю, как Эбби потупилась.
Целую долгую минуту мы едим в тишине, а потом мама Калеба принимается расспрашивать меня о жизни на еловой плантации. Я рассказываю о наших владениях, и Эбби поражается, сколько у нас земли. Я еле сдерживаюсь, чтобы не пригласить ее в гости, но быстро понимаю, что это поставит всех в неловкое положение. Потом я рассказываю про вертолет дяди Брюса и свою работу — цеплять к нему связки деревьев.
— Я бы в жизни вам ничего подобного не разрешила! — говорит их мама, переводя взгляд с сына на дочь.
Наконец, напряжение спадает. Мы с Калебом вспоминаем, как развозили елки по домам, а он описывает несколько случаев, когда он ездил без меня. Я замечаю, что когда Калеб говорит, его мать смотрит на Эбби. Думает ли она о том, как сложатся дальше их отношения? Потом я рассказываю, как придумала дарить семьям домашнее печенье, и мама Калеба подмигивает сыну. Мое сердце бьется чаще. Мы давно закончили ужинать, но никто не спешит вставать из-за стола.
Эбби рассказывает, как они с отцом ездили за елкой. Мать Калеба встает, собирает тарелки, и Эбби теперь обращается ко мне. Я смотрю ей в глаза, но замечаю, что Калеб опустил голову и изучает свои ладони, а его мама загружает посуду в посудомойку.
Пока Эбби продолжает свой рассказ, ее мама не садится за стол. Потом она приносит блюдо печенья из воздушного риса, облитого красно-зеленой глазурью. Эбби интересуется, тяжело ли каждый год на целый месяц уезжать из дома, оставляя всех своих друзей. Мы берем по печенью, и я размышляю над ответом.
— Я очень скучаю по ним, — говорю я, — но так было заведено с самого моего рождения. Я с детства жила в двух местах и просто не представляю другой жизни, понимаешь?
— А вот Эбби не жила в двух местах с детства, — вдруг произносит Калеб. — И, к сожалению, знает, что все могло бы быть иначе.
Я хватаю его за руку.
— Я не это имела в виду.
Калеб откладывает свой десерт.
— Знаете что? Я устал. — Он смотрит на меня, и в его взгляде видна боль. — И твои родители начнут волноваться.
Я чувствую себя так, словно мне на голову опрокидывается ведро ледяной воды.
Калеб встает, ни на кого не глядя, и задвигает свой стул. Я тоже оцепенело поднимаюсь. Благодарю его маму и Эбби за прекрасный ужин, но его мама смотрит в тарелку, а Эбби уставилась на брата, качая головой. Все понимают друг друга без слов. Он идет к выходу, и я спешу за ним.
На улице прохладно и темно. На полпути к фургону хватаю его за рукав и велю остановиться.
— Все же было нормально!
Он не смотрит на меня.
— Я видел, к чему все идет.
Я хочу, чтобы он посмотрел на меня, но он не может. Стоит с закрытыми глазами и ерошит рукой волосы. А потом идет к фургону и садится. Я тоже сажусь и закрываю дверь. Ключ в зажигании, но Калеб не дотрагивается до него, а сидит, уставившись на руль.
— Мне показалось, что у Эбби все хорошо, — говорю я. — Твоя мама по ней скучает, но, по-моему, хуже всего тебе.
Он заводит фургон.
— Эбби меня простила, и стало легче. Но я сам не могу себя простить за то, что отнял у мамы. Из-за меня она потеряла дочь, и трудно не думать об этом, когда Эбби сидит с нами за одним столом, а ты рассуждаешь о доме.
Он выруливает на дорогу и разворачивается. Всю дорогу до моего дома мы сидим в тишине. Когда мы заезжаем на парковку, елочный базар еще открыт. Среди деревьев расхаживают покупатели, папа несет в контору елку, которую только что обсыпал искусственным снегом. Если бы сегодняшний вечер прошел, как я рассчитывала, мы бы вернулись уже после закрытия. Сидели бы в машине и обсуждали, как прекрасно провели время. А может быть, наконец бы поцеловались.
Калеб останавливается в тускло освещенном углу парковки, и я выхожу. Он так и остается сидеть, держась за руль. Я стою у открытой двери и смотрю на него.
