— Смотри, какие звезды, — говорит Калеб.
В переулке темно, и вечер такой тихий. Я слышу лишь наше дыхание, сверчков в зарослях плюща и далекий крик птицы на дереве в соседском саду. Со стороны Калеба поскрипывает металлическая пружина.
Стараясь не шевелиться, чтобы не включился свет, я спрашиваю:
— Что ты делаешь?
— Очень-очень медленно тянусь к тебе, — отвечает он. — Хочу взять тебя за руку в темноте.
Я, как можно медленнее, опускаю голову и смотрю на свою ладонь. Наши темные силуэты вырисовываются на фоне еще более темного батута. Его пальцы подбираются ближе к моим. Затаив дыхание, жду его прикосновения.
Вдруг меня ударяет током. Я отдергиваю ладонь.
— Ай!
Включается свет. Калеб покатывается со смеху.
— Извини!
— Правильно, проси прощения! Это было совсем не романтично!
— А по-моему, это очень романтично! Ты тоже можешь меня ударить. Лежа на спине, я трусь подошвами о батут, а потом дотрагиваюсь до его уха.
— Бзззз!
— Ой! — Он хватается за ухо и смеется. — Больно же!
Он встает и водит подошвой носка по батуту. Я тоже встаю и в точности повторяю его движения, глядя ему в глаза.
— Ну что, устроим битву? Начинай.
— Еще какую. — Он вытягивает руку и бросается на меня.
Я уворачиваюсь и ударяю его зарядом статического электричества в плечо.
— Два один в мою пользу!
— Ах так! Ну все, поддаваться больше не буду.
Я вприпрыжку перебегаю на другую половину батута, но он набрасывается на меня сзади, вытянув руки. Я слежу за его ногами, и как только он подходит, отпрыгиваю в сторону. Он теряет равновесие, падает головой вниз, и я ударяю его током по затылку.
Я выбрасываю вверх победный кулак.
— Нокаут!
Распластавшись на батуте, он поднимает голову и смотрит на меня с коварной усмешкой. Я оглядываюсь, но скрыться негде. Одним прыжком он поднимается на колени, встает на ноги и бросается на меня. Мы подпрыгиваем, он разворачивается, и я падаю прямо на него. Дыхание перехватывает. Он сцепил руки за моей спиной и крепко меня держит. Я приподнимаюсь, чтобы видеть его глаза, сдуваю волосы с его лица, и мы смеемся. Потом понемногу умолкаем и лежим, чувствуя дыхание друг друга.
Он касается моей щеки и притягивает меня к себе. Его губы такие мягкие. У них сладкий мятный вкус. Я придвигаюсь к нему и тону в поцелуе. Соскальзываю с него, он перекатывается и оказывается сверху. Я обнимаю его, и мы страстно целуемся. Потом отстраняемся, чтобы перевести дыхание, и смотрим друг другу в глаза.
В голове мечется миллион мыслей, грозя отвлечь меня от этого момента. Но я отбрасываю тревоги, закрываю глаза, тянусь к нему и разрешаю себе поверить в нас.
Почти весь обратный путь проходит в молчании. Я словно в трансе смотрю на качающийся брелок Калеба с нашей фотографией на коленях у Санты.
Калеб заезжает на парковку, останавливается и берет меня за руку. Я смотрю на трейлер и вижу, как в родительском окне быстро задергивается занавеска.
Калеб сжимает мою руку.
— Спасибо, Сьерра.
— За что?
Он улыбается.
— За то, что попрыгала со мной на батуте.
— Это тебе спасибо.
— И за то, что эти несколько недель стали лучшими в моей жизни.
Он наклоняется и целует меня, а я снова тону в его поцелуе. Скользнув губами от его губ к виску, я шепчу ему на ухо:
— В моей жизни тоже.
Мы сидим, прижавшись щека к щеке, слушаем наше дыхание и не шевелимся. Еще неделя, и все закончится. Хочу, чтобы это мгновение отпечаталось в памяти и никогда не померкло.
Когда я наконец выхожу из фургона, то еще долго смотрю ему вслед, пока свет его фар не растворяется в темноте.
Тут я слышу за спиной папины шаги.
— Так дальше нельзя, Сьерра. Я не хочу, чтобы ты больше с ним встречалась.
Я разворачиваюсь.
Папа качает головой.
— И дело даже не в том, что случилось с его сестрой. Хотя и в этом тоже. Тут все сразу.
Теплое прекрасное чувство, которое переполняло меня весь вечер, утекает сквозь пальцы. На его место приходит тяжесть и страх.
— Мы скоро уезжаем, — произносит отец, — и ты это знаешь. А еще должна понимать, что слишком привязалась к нему.
Я теряю дар речи и не могу даже кричать на него. Наконец все наладилось, и теперь он собирается это испортить? Ну уж нет. Я этого не допущу.
— А что говорит мама? — спрашиваю я.
Он поворачивается к трейлеру.
— Она тоже не хочет, чтобы тебе было больно. — Я молчу, а он разворачивается и возвращается в тесный трейлер, где я когда-то чувствовала себя как дома.
А я иду в гущу деревьев. Отец поднимается по металлическим ступеням и закрывает за собой дверь. Но я не могу пойти домой. Не сейчас. И вот я забираюсь в самую глубь; иголки царапаются о рукава и джинсы. Я сажусь на прохладную землю там, куда не проникает свет.
И я представляю, что я дома, в Орегоне, где эти деревья когда-то росли и смотрели на те же звезды.
Я возвращаюсь в трейлер, но почти всю ночь не сплю. А когда просыпаюсь и открываю занавески, вижу, что солнце еще не встало. Я лежу в кровати и смотрю в окно на медленно гаснущие звезды. Чем меньше их становится, тем более потерянной я себя ощущаю.
Я решаю помириться с Рэйчел. С тех пор как я пропустила ее спектакль, мы так и не разговаривали. А ведь она знает меня лучше всех. Мне просто необходимо ей выговориться. Отправляю ей эсэмэс с извинениями и пишу, что скучаю. Что ей бы понравился Калеб, но мои родители считают, что мы с ним слишком сблизились.
В конце концов она отвечает: «Я могу помочь?»
Я глубоко вздыхаю и закрываю глаза. Как же хорошо, что у меня есть Рэйчел!
«Мне поможет только рождественское чудо», — отвечаю я.
Следует долгая пауза. Я смотрю, как восходит солнце.
А потом она пишет: «Дай мне два дня».
Калеб приходит на следующий день. В его руках сверток из воскресной газеты, весь обклеенный скотчем. Я вижу, что мама не сводит с нас глаз. Лицо у нее недовольное, но она продолжает обслуживать покупателя.
— Что это? — спрашиваю я, проглатывая страх: папа вот-вот должен вернуться с обеда. — Кому-то срочно нужен мастер-класс по упаковке подарков.
Он протягивает сверток мне.
— Посмотри и увидишь.
Подарок мягкий, и разорвав упаковку, я понимаю, почему: внутри та дурацкая шапка в виде елки, в которой он был вчера.
