– Я ничего не сказал, чтобы их остановить, – сквозь слезы проговорил он. – Ничего не сделал, чтобы ее спасти.
Кардинал Шустер закрыл глаза. Пино, у которого сдавило горло, с трудом произнес:
– Если бы я по-настоящему любил ее, я… я был бы готов умереть с ней.
– Нет, – сказал прелат, открывая глаза и устремляя взгляд на Пино. – Трагедия, что твоя Анна умерла так, но у тебя есть право жить. У каждого человека есть это право, дарованное Господом, а ты опасался за свою жизнь.
Пино вскинул руки и воскликнул:
– Вы знаете, сколько раз опасался я за свою жизнь в последние два года?
– И представить себе не могу.
– Во всех предыдущих случаях я верил, что нужно поступать правильно, какой бы ни была опасность. Но я просто… не мог поверить в Анну достаточно, чтобы…
Он снова начал плакать.
– Вера – вещь странная, – сказал Шустер. – Как сокол, который год за годом селится в одном месте, а потом вдруг улетает. Иногда на годы, но для того, чтобы вернуться окрепшим спустя время.
– Я не знаю, вернется ли она когда-нибудь ко мне.
– Вера вернется. Со временем. Пойдем со мной, сын мой. Мы тебя покормим, я найду тебе место для ночлега.
Пино подумал, отрицательно покачал головой и сказал:
– Я спущусь с вами, милорд кардинал, но я думаю, что оставлю храм с наступлением темноты и пойду домой к моей семье.
Шустер, помолчав, сказал:
– Как хочешь, сын мой. Благословляю тебя. Ступай с Богом.
2
С наступлением темноты Пино вышел из собора и добрался до дома родителей. В холле он тут же вспомнил канун Рождества, вспомнил, как Анна морочила часовых, чтобы пронести наверх рацию. Когда он ехал в лифте, на него нахлынули новые мучительные воспоминания: как они целовались, проезжая часовых на пятом этаже, как они…
Лифт остановился. Пино поплелся к двери, постучал.
Тетушка Грета открыла дверь с улыбкой:
– Ну наконец-то! Мы не садились ужинать – ждали тебя и Марио. Ты его видел?
Пино проглотил комок в горле и сказал:
– Он убит. Они все убиты.
Его тетушка осталась стоять, потрясенная, а он прошел мимо нее в квартиру. Дядя Альберт и отец Пино слышали его слова и поднялись с дивана ему навстречу.
– Как это – убит? – спросил Микеле.
– Человек, которому понравились его часы, назвал Марио фашистом и пристрелил в саду близ Порта Венеция, – глухо сказал Пино.
– Нет! – сказал его отец. – Этого не может быть!
– Я видел это своими глазами, папа.
Его отец рухнул как подкошенный на диван с криком:
– Боже мой, как я скажу его матери?
Пино смотрел на ковер, вспоминал, как они с Анной занимались здесь любовью. Лучший подарок на Рождество за всю жизнь. Он не слышал вопросов, которые дядя Альберт задавал ему один за другим. Ему хотелось упасть на ковер и завыть.
Тетя Грета погладила его по руке.
– Все образуется, Пино, – сказала она утешительным тоном. – Что бы ты ни видел, что бы ты ни выстрадал, все образуется.
Слезы наполнили глаза Пино, он отрицательно покачал головой:
– Нет, не образуется. Никогда.
– Бедный мальчик! – тихо воскликнула она. – Пожалуйста, садись, поешь. Расскажи нам все.
Пино дрожащим голосом сказал:
– Я не могу говорить об этом. Я больше не могу думать об этом. И я не хочу есть. Я хочу одного – уснуть.
Его трясло, будто на самом лютом морозе.
Микеле подошел к Пино, положил руку ему на плечо:
– Давай я провожу тебя в спальню. Утром тебе станет лучше.
Пино едва ли понимал, куда его ведет отец. Он сел на кровать, пребывая в ступоре.
– Хочешь послушать приемник? – спросил отец. – Теперь это безопасно.
– Мой приемник у отца Ре.
– Я принесу тебе приемник Баки.
Пино безразлично пожал плечами. Микеле, поколебавшись, вышел и вскоре вернулся с рацией Баки. Поставил ее на угол стола.
– Послушай, если хочешь.
– Спасибо, папа.
– Если я тебе понадоблюсь, позови.
Пино кивнул.
3
Микеле вышел, закрыв за собой дверь. Пино слышал его разговор с дядей Альбертом и тетей Гретой, потом они перешли на шепот, и Пино вообще перестал различать слова. Через открытое окно до него донесся одиночный выстрел где-то на севере, потом смех и шаги людей по мостовой.
Они словно дразнили его своей радостью, издевались над ним в худший час его жизни. Он закрыл окно, снял ботинки и брюки, лег в кровать, дрожа от ярости и боли, выключил свет. Он попытался уснуть, но его преследовали теперь даже не звуки арии, а черные, обвиняющие глаза Анны, устремленные на него в момент ее смерти, и любовь, утраченная вместе с ее душой.
Он включил приемник и крутил верньер, пока не услышал медленную мелодию, исполняемую фортепьяно в сопровождении тарелок. Тихий, теплый джаз. Пино закрыл глаза и постарался погрузиться в музыку, нежную и игривую, как весенний ручей. Он попытался вообразить этот ручей, попытался найти свое место в нем, уснуть, уйти в небытие.
Но потом мелодия закончилась, и послышалась песня «Горнист играет буги-вуги». Пино, вздрогнув, сел, ему казалось, что каждая нота ударяет в него, причиняет боль. Он видел себя предыдущей ночью в отеле «Диана» с Карлетто, видел, как они играли на той вечеринке. Анна тогда еще была жива, эта банда еще не схватила ее. Если бы он пошел к Долли, а не…
Музыка снова разбередила его рану. Пино схватил приемник и чуть было не швырнул его о стену, чтобы он разлетелся на тысячу кусков. Но вдруг он испытал такое изнеможение, что его сил хватило лишь на то, чтобы повернуть верньер, – из динамиков теперь доносился только шум помех. Пино свернулся в позу эмбриона. Он слушал пощелкивание и шипение эфира и молился о том, чтобы разверстая рана в сердце остановила наконец его биение.
4
Пино спал и видел Анну живой. Она в его снах по-прежнему смеялась, как смеялась наяву, и целовала его, как целовала наяву. Он чувствовал ее запах, и она искоса удивленно посматривала на него, отчего у Пино всегда возникало желание обнять ее, прижать к себе…
Кто-то тряс его за плечо, и Пино проснулся в своей спальне. Сквозь окно лился солнечный свет. У его кровати стояли отец и дядя. Пино посмотрел на них как на незнакомых людей.
– Уже десять, – сказал дядя Альберт. – Ты проспал почти четырнадцать часов.
Кошмар предыдущего дня мигом вернулся к нему. Пино так долго пробыл во снах с живой Анной, что чуть снова не разрыдался.
