– И что ты собираешься делать? Присоединиться к партизанам?
– Да.
– Ты слишком юн, Миммо, отец будет возражать.
– Папа ничего не узнает, если ты ему не скажешь.
Пино внимательно посмотрел на брата, удивляясь его смелости. Пятнадцатилетний мальчишка, он, казалось, ничего не боится, готов без тени сомнения ввязаться в драку. Но уходить в партизаны и сражаться с нацистами означало искушать судьбу.
Он увидел, как кровь отхлынула от лица Миммо, его брат трясущимся пальцем показал на повязку со свастикой, торчащую из кармана Пино, и сказал:
– Что это?
– Часть моей формы, но совсем не то, что ты думаешь.
– Как это – не то, что я думаю? – сердито спросил Миммо и сделал шаг назад, чтобы увидеть все одеяние брата. – Пино, ты сражаешься за нацистов?
– Сражаюсь? Нет, – ответил он. – Я водитель. Только и всего.
– У немцев.
– Да.
Миммо, казалось, готов был плюнуть ему в лицо.
– Почему ты не сражаешься за Италию в Сопротивлении?
Пино помедлил, потом сказал:
– Потому что тогда мне придется стать дезертиром. А нацисты теперь расстреливают дезертиров, ты знаешь об этом?
– Ты хочешь сказать, что стал нацистом, предателем Италии?
– Все не так просто.
– Проще не бывает! – закричал на него Миммо.
– Это была идея дяди Альберта и мамы! – закричал в ответ Пино. – Они хотели спасти меня от отправки на русский фронт, поэтому я поступил в «ОТ» – «Организацию Тодта». Они строители. Я просто вожу одного офицера, жду, когда закончится война.
– Тихо! – сказал отец, выходя из комнаты. – Часовые внизу вас услышат!
– Неужели это правда, папа? – сдавленным шепотом проговорил Миммо. – Пино носит нацистскую форму, выжидает, когда кончится война, тогда как другие люди сражаются за Италию?
– Я бы так не сказал, – ответил Микеле. – Но ты прав – твоя мать, дядя Альберт и я решили, что так будет лучше.
Эти слова ничуть не успокоили младшего сына. Миммо презрительно усмехнулся, глядя на старшего брата:
– Кто бы мог подумать? Пино Лелла повел себя как трус.
Пино так резко и сильно ударил брата, что разбил ему нос, и Миммо упал.
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – сказал Пино. – Ни малейшего.
– Прекратите! – сказал Микеле, вставая между ними. – Не смей его больше бить!
Миммо посмотрел на кровь у себя на руке, потом презрительно – на Пино.
– Давай, братишка-нацист, прибей меня. Это единственное, что вы, немцы, умеете хорошо делать.
Пино хотелось измордовать брата и одновременно – рассказать о том, что он уже перенес и сделал ради Италии. Но он не мог.
– Верь, во что твоей душе угодно, – сказал Пино и ушел.
– Фриц несчастный! – крикнул ему вслед Миммо. – Спасай свою шкурку, гитлереныш!
Пино, дрожа от злости, закрыл дверь спальни и запер ее, разделся, улегся в кровать, поставил будильник. Выключил свет. Костяшки пальцев у него саднило, а он лежал и думал, что жизнь снова дурно обошлась с ним. Неужели Бог хотел для него такой судьбы? Увидеть смерть героя, обрести любовь, выносить презрение брата – и все в один день.
Буря, бушевавшая в его мыслях и чувствах третью ночь подряд, утихла, когда он предался воспоминаниям об Анне, и Пино провалился в глубокий сон.
2
Пятнадцать дней спустя солдаты СС впрягли шесть мулов в две тяжелые пушки, и те потащили их по крутому каменистому склону в гору. Кнут хлестал мулов по бокам, и они ревели от боли и страха, зарывались копытами в землю, поднимали облака пыли, поднимаясь в горы к северу от Ареццо в Центральной Италии.
– Обгоните их, и поскорее, форарбайтер, – сказал генерал Лейерс, отрываясь от своей работы на заднем сиденье. – Я от пыли задохнусь.
– Oui, mon général, – сказал Пино, объезжая мулов и посильнее нажимая на педаль газа. Он зевнул, потом еще раз, он чувствовал такую усталость, что с удовольствием лег бы в грязь и уснул.
Скорость, с которой перемещался и работал Лейерс, ошеломляла. В дни после казни на Пьяццале Лорето он с Пино находился в дороге по четырнадцать, пятнадцать, иногда шестнадцать часов в день. Лейерс, если была такая возможность, предпочитал путешествовать по ночам. В этих случаях на фары вешались полотняные козырьки с прорезями. Пино приходилось по несколько часов пребывать в крайнем напряжении, удерживая «даймлер» на дороге, освещенной лишь тонкими лучиками света.
Когда он обогнал несчастных мулов, шел третий час ночи, а в путь он отправился рано утром, до рассвета. Еще его выводило из себя то, что при работе в таком режиме у него не было ни мгновения, чтобы остаться наедине с Анной после тех поцелуев в кухне. Все его мысли были о ней, о том, что он чувствовал, обнимая ее, прикасаясь своими губами к ее губам. Он зевнул, но улыбнулся своим радостным мыслям.
– Туда, – сказал генерал Лейерс, показывая через лобовое стекло на неровную сухую площадку.
Пино вел машину, пока дальнейший путь не заблокировали скалы и большие валуны.
– Отсюда – пешком, – сказал Лейерс.
Пино вышел и открыл дверь. Генерал тоже вышел и сказал:
– Возьмите блокнот и ручку.
Пино посмотрел на саквояж на заднем сиденье. Ключ к нему он носил при себе уже больше недели – его изготовил один из друзей дяди Альберта, но возможности испытать его у Пино еще не было. Он вытащил из бардачка блокнот и ручку, лежавшие под картой.
Они поднялись, перешагивая через валуны и крошащиеся под ногами камни. Сверху им открылся вид на долину между двух длинных, соединенных между собою хребтов, которые на карте напоминали две раскрытые клешни краба. На юге находилось широкое нагорье, разделенное на фермы и виноградники. На севере, над одной из клешней, целая армия работала на адской жаре.
Лейерс решительно направился в их сторону. Пино шел по следам генерала, ошеломленный огромным количеством людей на склоне горы, их было так много, что они напоминали муравьев на разрытой муравьиной куче, которые копошились и залезали один на другого.
По мере того как Пино с Лейерсом приближались, становилось ясно, кто они, эти серые, выбившиеся из сил люди. Пятнадцать тысяч рабов, а может, и больше, замешивали, переносили и разливали цемент для пулеметных гнезд и артиллерийских платформ. Они выкапывали ямы для установки противотанковых надолбов по всей долине, натягивали колючую проволоку по краям склонов, лопатами и кирками рыли окопы для немецкой пехоты.
При каждой группе рабов находился эсэсовец, требовавший, чтобы они работали быстрее. Пино слышал крики – рабов избивали, хлестали кнутами. Тех, кто падал на жаре, оттаскивали в сторону и оставляли умирать на безжалостном солнце.
