– Постой, – сказала Анна и вытащила из сумочки белую ленту.
– Нет, я ее не надену, – сказал Пино.
– Но я хочу, чтобы на фотографии были видны твои глаза.
Не желая разочаровывать ее, Пино согласился – взял ленту, надел на голову и скорчил гримасу, чтобы рассмешить Анну. Потом встал к ней в профиль, поднял подбородок и улыбнулся.
Она сделала два снимка.
– Идеально. Я всегда буду помнить тебя таким.
– С лентой на голове?
– Это чтобы видеть твои глаза, – возразила Анна.
– Я знаю, – сказал он и обнял ее.
Когда они разомкнули объятия, он показал ей на дальнюю северную оконечность озера:
– Вон там, ниже линии снегов, видишь? Это Мотта, там отец Ре и его «Каса Альпина». Я тебе рассказывал об этом месте.
– Я помню, – сказала Анна. – Как ты думаешь, он по-прежнему помогает им? Отец Ре?
– Конечно, – ответил Пино. – Ничто не может поколебать его веру.
А в следующее мгновение он подумал о платформе двадцать один. Наверно, это отразилось на его лице, потому что Анна спросила:
– Что-то не так?
Он рассказал ей, что видел на платформе, какой ужас испытал, когда тронулся поезд с этими красными вагонами для перевозки скота, когда в щели появились детские пальчики.
Анна вздохнула, погладила его спину и сказала:
– Невозможно быть героем все время, Пино.
– Ну, если ты так уверена.
– Я в этом уверена. Ты не можешь все ужасы мира взвалить на свои плечи. Ты должен найти свое счастье в мире и стараться по возможности помогать другим.
– Я счастлив, когда с тобой.
Ее, казалось, раздирают какие-то внутренние противоречия, но потом она улыбнулась и сказала:
– Знаешь, и я тоже, когда с тобой.
– Расскажи мне о своей матери, – попросил Пино. Анна напряглась. – Незаживший шрам?
– Один из самых мучительных, – ответила она, и они двинулись вдоль берега озера.
Анна рассказала Пино, что ее мать после смерти мужа в море и спасения дочери стала медленно сходить с ума. Она говорила Анне, что та виновата в смерти отца и во всех выкидышах, которые у нее случились после рождения Анны.
– Она считала, что у меня дурной глаз, – сказала Анна.
– У тебя? – переспросил Пино и рассмеялся.
– Это не смешно, – возразила Анна расстроенным голосом. – Моя мать ужасно со мной обращалась, Пино. Она внушала мне всякие мысли обо мне, ложные мысли. Она даже приглашала священников, чтобы изгонять из меня демонов.
– Не может быть!
– Может. Когда я смогла уйти от нее, я ушла.
– Из Триеста?
– Сначала из дома, а вскоре и из Триеста, – сказала она и повернулась к озеру.
– И куда?
– В Инсбрук. Я ответила на объявление, познакомилась с Долли, и вот я здесь. Странно, как жизнь всегда приводит тебя в те места и к тем людям, которых ты должна увидеть.
– Ты веришь в это в связи со мной?
Подул ветерок, пряди волос упали ей на лицо.
– Пожалуй. Да.
Пино подумал, в чем же состоял план Бога, когда он свел его с генералом Лейерсом, но, когда Анна убрала волосы с лица и улыбнулась ему, он забыл обо всем.
– Мне не нравится парижская помада, – сказал он.
Она рассмеялась:
– А куда еще мы можем съездить? Какие другие красивые места ты знаешь?
– Выбирай.
– Близ Триеста я знаю много мест. А здесь – нет.
Пино задумался, неохотно посмотрел на озеро и сказал:
– Я знаю одно место.
6
Час спустя Пино пересек железнодорожный переезд и по проселку подъехал к холму, где его отец и синьор Белтрамини исполняли «Nessun dorma» – «Никто не будет спать».
– Почему именно это место? – недоуменно спросила Анна, видя надвигающиеся черные тучи.
– Давай поднимемся – и я тебе покажу.
Они вышли из машины и зашагали вверх по склону. Пино рассказал о поезде, который каждый вечер уезжал из Милана летом 1943 года, о том, как они приезжали сюда, в эти густые ароматные травы, спасаясь от бомбежек, и о том, как они с Карлетто стали свидетелями маленького чуда, сотворенного скрипкой Микеле и голосом синьора Белтрамини.
– И как это у них получилось?
– Любовь, – сказал Пино. – Они играли con smania, со страстью, а страсть – порождение любви. Другого объяснения нет. Все великое – порождение любви.
– Пожалуй, – сказала Анна и отвернулась. – И все плохое тоже.
– Что ты имеешь в виду?
– В другой раз, Пино. Сейчас я слишком счастлива.
Они поднялись на вершину холма. Пятнадцать месяцев назад здесь росла зеленая, сочная, высокая трава. Теперь она пожухла, от нее остались одни стебли, фруктовые деревья в саду стояли голые. Небо потемнело. Упали первые капли, потом пошел дождь, и им пришлось бежать в машину.
Когда они сели, Анна сказала:
– Если бы мне предложили выбирать между этим местом и Черноббио, я бы выбрала Черноббио.
– И я тоже, – сказал Пино, глядя сквозь лобовое стекло в дождевых каплях на вершину холма, где собирался туман. – Здесь сейчас не так красиво, как мне помнилось, но тут были мои друзья, моя семья. Мой отец играл так, как никогда в жизни, а синьор Белтрамини пел для своей жены. А Туллио и Карлетто, он…
Эмоции переполняли его, Пино опустил голову на руки, держащие баранку.
– Пино, что случилось? – встревоженно спросила Анна.
– Они все оставили меня, – сквозь ком в горле сказал он.
– Кто оставил тебя?
– Туллио, мой лучший друг, даже мой брат. Они думают, что я нацист и предатель.
– И ты не можешь им сказать, что ты секретный агент?
– Я даже тебе не должен был говорить.
– Тяжкий груз, – сказала она, погладив его плечо. – Но настанет время – и они узнают, Карлетто и Миммо, когда война закончится. А Туллио? Нужно скорбеть о людях, которых ты любил и потерял, но радоваться новым знакомствам и любить новых друзей, с которыми сталкивает тебя жизнь.
Пино поднял голову. Они смотрели друг на друга несколько секунд, потом Анна вложила свою руку в его, прижалась к нему и сказала:
– Мне уже все равно, что станет с помадой.
Часть четвертая
Самая жестокая зима
Глава двадцать вторая
1
В Северной Италии в ноябре 1944 года под напором ветров температура воздуха падала с каждым днем. Британский фельдмаршал Александер призвал по радио мелкие разрозненные отряды итальянского Сопротивления объединиться в партизанские армии и атаковать немцев. На улицы Милана с небес сыпались теперь не бомбы, а листовки, призывающие граждан к сопротивлению. Частота партизанских атак на немцев выросла. Опасности подстерегали нацистов почти на каждом шагу.
