Генерал ощетинился:
– Где вы были?
– Прогулялся, – сказал Пино. – С горничной. Куда вас везти?
Лейерс смотрел на Пино так, будто готов был его прибить, но тут увидел в окно приближающуюся Анну.
Генерал выдохнул и сказал:
– К кардиналу Шустеру.
2
Двенадцать минут спустя Пино въехал во двор канцелярии, который сегодня оказался заполнен автомобилями. Пино удалось найти место для парковки, он вышел и открыл генералу дверь.
– Вы можете мне понадобиться, – сказал Лейерс.
– Oui, mon général, – ответил Пино и пошел за генералом по заснеженному двору, потом вверх по лестнице к двери.
Генерал Лейерс постучал, дверь открыл Джованни Барбарески.
Неужели молодому семинаристу удалось бежать еще раз? По Лейерсу невозможно было сказать, узнал ли он подделывателя документов, которого обошла децимация в тюрьме Сан-Витторе. Но Пино узнал его и пришел в ужас при мысли о том, что семинарист увидит его повязку со свастикой.
– Генерал Лейерс к его высокопреосвященству.
Барбарески отошел в сторону. Пино помедлил, потом прошел мимо семинариста, который внимательно разглядывал его, словно вспоминая. Пино поблагодарил Бога, что этого не случилось в тюрьме Сан-Витторе. Но Барбарески видел там Лейерса. Понял ли он, что генерал пытался остановить децимацию? Они вошли в библиотеку кардинала Шустера. Кардинал Милана стоял за своим столом.
– Спасибо, что приехали, генерал Лейерс, – сказал Шустер. – Вы знаете синьора Доллмана?
Пино изо всех сил старался скрыть удивление, глядя на еще одного человека в комнате. Вся Италия знала его. Высокий, изящного сложения, с неестественно длинными пальцами и напористой заученной улыбкой – фотографии Ойгена Доллмана часто появлялись в газетах. Доллман переводил для фюрера каждый раз, когда тот приезжал в Италию. Или когда Муссолини отправлялся в Германию.
Пино начал переводить для Лейерса на французский, но Доллман остановил его.
– Я могу переводить, кто бы вы ни были, – сказал Доллман, взмахнув рукой.
Пино кивнул и попятился к двери, не зная, уходить ему, или оставаться. То, что он не вышел, заметил, кажется, один Барбарески. Доллман встал, протянул руку и заговорил с Лейерсом по-немецки. Генерал улыбнулся, кивнул и ответил.
Обращаясь к кардиналу Шустеру, Доллман сказал по-итальянски:
– Его устроит мой перевод. Попросить водителя выйти?
Кардинал мимо Лейерса и Барбарески посмотрел на Пино.
– Пусть останется, – ответил Шустер и взглянул на Лейерса. – Генерал, до меня дошел слух, что в случае отступления Гитлер собирается оставить здесь выжженную землю и разрушить немногие еще сохранившиеся сокровища Милана.
Доллман перевел, Лейерс выслушал, потом быстро заговорил по-немецки. Переводчик переводил на итальянский:
– Генерал тоже слышал об этом, и он хочет довести до сведения кардинала, что не согласен с такой политикой. Он инженер, он любит прекрасную архитектуру и искусство. Он возражает против дальнейших разрушений, в которых нет никакой нужды.
– А новый фельдмаршал Фитингоф? – спросил кардинал.
– Я думаю, нового фельдмаршала можно убедить повести себя правильно.
– И вы готовы его убедить?
– Я готов попробовать, ваше высокопреосвященство, – сказал Лейерс.
– Тогда я благословляю вас на это, – сказал кардинал Шустер. – Вы будете меня информировать?
– Буду, ваше высокопреосвященство. Должен также предостеречь вас, кардинал: не делайте резких публичных заявлений. Есть немало влиятельных людей, которые ищут повод поместить вас в тюрьму, а то и совершить что-нибудь похуже.
– Они не осмелятся, – сказал Доллман.
– Не будьте наивным. Или вы не слышали про Аушвиц?
Лицо кардинала побледнело.
– Это кощунство перед Господом.
«Аушвиц? – подумал Пино. – Трудовой лагерь, куда отправлялись красные вагоны для скота?»
Он вспомнил детские пальчики в щели вагона. Что сталось с этим ребенком? Со всеми остальными? Наверняка умерли…
– До встречи, ваше высокопреосвященство, – сказал Лейерс и, щелкнув каблуками, развернулся.
– Генерал? – окликнул его кардинал.
– Ваше высокопреосвященство?
– Берегите вашего водителя, – сказал Шустер.
Лейерс пристально посмотрел на Пино, но потом, словно вспомнив что-то, смягчился и сказал:
– А как иначе? Он напоминает мне моего погибшего племянника.
3
«Аушвиц».
Это слово, это место, трудовой лагерь «ОТ» не выходили у Пино из головы, пока он вез генерала Лейерса в следующий пункт назначения – на завод «Фиат» в Турине. Он хотел спросить Лейерса, в чем заключалось кощунство, но побоялся, спасовал перед его возможной реакцией.
Пино размышлял над этим и тогда, когда они встретились с Калабрезе, директором «Фиата», который отнюдь не был на седьмом небе от счастья при виде Лейерса.
– Я ничего не могу сделать, – сказал Калабрезе. – Число случаев саботажа резко увеличилось. Мы больше не можем запускать конвейер.
Пино думал, что Лейерс взорвется, но тот сказал:
– Я ценю вашу честность и хочу, чтобы вы знали: я работаю над тем, чтобы защитить «Фиат».
– Защитить от чего? – неуверенно спросил Калабрезе.
– От полного разрушения, – сказал генерал. – Фюрер приказал в случае отступления оставлять выжженную землю. Но я принимаю меры, чтобы становой хребет вашего предприятия и вашей экономики сохранился. «Фиат» останется, что бы ни случилось.
Директор задумался, потом сказал:
– Я сообщу моему начальству. Спасибо, генерал Лейерс.
4
– Он оказывает им услуги, – сказал Пино позднее тем же вечером, сидя со своими дядюшкой и тетушкой на кухне. – Это его жизненный принцип.
– По крайней мере, он помогает кардиналу Шустеру защитить Милан, – сказал дядя Альберт.
– После того как ограбил все окрестности, – горячо сказал Пино. – После того как уморил людей работой. Я видел, что он сделал.
– Мы знаем, что ты видел, – сказала тетя Грета, казавшаяся озабоченной. Да и дядя тоже выглядел обеспокоенным.
– Что случилось? – спросил Пино.
– Сегодня утром на коротких волнах передавали тревожные известия, – сказал дядя Альберт. – О концентрационном лагере в Польше. Как-то он называется – Ауш… не помню.
– Аушвиц, – сказал Пино, чувствуя, как тошнота подступает к горлу. – И что?
Дядя Альберт сказал, что, когда русские вошли в Аушвиц 27 января, часть лагеря оказалась взорвана, а все документы сожжены. Эсэсовцы, которые орудовали в лагере, сбежали, взяв с собой в качестве рабов пятьдесят восемь тысяч евреев.
