И только когда село солнце, Пино вспомнил, что до полуночи должен арестовать Лейерса. Он жалел, что партизаны не дали ему более точных инструкций – один только адрес, куда он должен доставить генерала. Но они возложили на него ответственность, дали задание, как дали задание Миммо совершать диверсии. А детали он уж додумывал сам.
Но, возвращаясь в штабной автомобиль, Пино все еще размышлял, как ему арестовать генерала, – ведь тот всегда сидел сзади прямо за Пино.
Открыв заднюю дверь, Пино увидел внутри саквояж и выругался про себя. Саквояж находился там все время, пока они были у кардинала. Он мог бы найти предлог, чтобы выйти и просмотреть его содержимое, возможно, какие-то документы Лейерс сохранил, не захотел сжигать.
Генерал Лейерс сел в машину, не глядя на Пино, и сказал:
– Отель «Реджина».
Пино хотел было вытащить вальтер и арестовать Лейерса, но он сомневался в себе, а потому закрыл дверь и сел за руль. Поскольку все улицы были запружены немецким транспортом, Пино пришлось ехать в управление гестапо объездным путем.
Около Пьяцца Сан-Бабила он увидел немецкий грузовик, заполненный вооруженными солдатами, грузовик остановился у въезда в гараж в полуквартале, а кто-то стоял на улице с автоматом и целился в лобовое стекло грузовика. Когда человек повернулся, у Пино отвисла челюсть.
– Миммо, – выдохнул он, ударяя по тормозам.
– В чем дело, форарбайтер? – спросил генерал Лейерс.
Пино проигнорировал его и выскочил из машины. Он был не больше чем в сотне метров от брата, который размахивал автоматом и кричал:
– Все вы, нацистские свиньи, бросайте оружие, выкидывайте его из грузовика, а потом ложитесь лицом вниз на тротуар.
Следующая секунда, казалось, тянулась целую вечность.
Когда ни один из немцев не шелохнулся, Миммо дал очередь. Свинцовые пули рикошетили от стенки гаража. В наступившей затем звонкой тишине немцы в задней части грузовика принялись выкидывать оружие.
– Форарбайтер! – сказал Лейерс, и Пино с удивлением увидел, что генерал тоже вышел из машины и наблюдал за происходящим через его плечо. – Отель «Реджина» отменяется. Везите меня к Долли. Я только сейчас понял, что оставил там важные бумаги, и я хочу…
Воодушевленный храбростью Миммо и не размышляя более, Пино вытащил пистолет, развернулся и направил его в грудь Лейерса. С удовольствием увидел шок в глазах генерала.
– В чем дело, форарбайтер? – сказал Лейерс.
– Вы арестованы, mon général, – ответил Пино.
– Форарбайтер Лелла, – твердо сказал генерал. – Уберите оружие, и мы забудем эту историю. Вы отвезете меня к Долли. Я заберу бумаги и…
– Я вас никуда не повезу, надсмотрщик!
Генерал воспринял это как пощечину. Ярость исказила его лицо.
– Как вы смеете так со мной говорить?! Я могу расстрелять вас за измену!
– Вам и Гитлеру я готов изменять хоть каждый день, – с неменьшей яростью ответил Пино. – Повернитесь и положите руки на голову, mon général, или я буду стрелять вам по ногам.
Лейерс кипел от злости, но, видя, что Пино не шутит, подчинился. Пино протянул руку, вытащил у Лейерса пистолет, который тот носил в гражданской одежде, сунул себе в карман, махнул своим вальтером и сказал:
– Садитесь.
Лейерс двинулся было к заднему сиденью, но Пино показал ему на водительское место, сам сел на заднее и захлопнул дверь. Он положил локоть на саквояж, как нередко делал это Лейерс, и улыбнулся: ему нравилось, что они поменялись ролями, он чувствовал, что заслужил это, что теперь наконец справедливость восторжествует.
Он смотрел мимо Лейерса сквозь лобовое стекло. Его брат уложил лицом на дорогу двадцать нацистов, а теперь разряжал их автоматы и складывал на противоположный тротуар.
– Нам не обязательно делать это таким образом, форарбайтер, – сказал Лейерс. – У меня есть деньги. Много денег.
– Немецких? – фыркнул Пино. – Они через день-другой обесценятся, если уже не обесценились. Заводите двигатель и, как вы мне часто говорили, молчите, пока с вами не заговорят.
Когда генерал завел машину, Пино опустил заднее стекло и крикнул:
– Увидимся дома, Миммо!
Его брат удивленно оглянулся, понял, чей голос услышал, и выбросил вверх кулак.
– Восстание, Пино! – прокричал Миммо. – Восстание!
2
У Пино мурашки бежали по коже, пока Лейерс вел машину из Сан-Бабилы на адрес, полученный Пино от командиров Сопротивления. Он понятия не имел, почему должен везти Лейерса именно туда, но его это и не волновало. Он вышел из тени. Перестал быть секретным агентом. Теперь он стал частью восстания, а потому чувствовал свою правоту, выкрикивая указания генералу, который ссутулившись вел машину.
Десять минут спустя Лейерс сказал:
– У меня есть не только германские деньги.
– Мне все равно, – ответил Пино.
– У меня есть золото. Мы можем поехать…
Пино ткнул стволом пистолета в затылок генерала:
– Я знаю, что у вас есть золото. Золото, которое вы украли у Италии. За которое вы убили четырех ваших рабов. И оно мне не нужно.
– Убил? – переспросил Лейерс. – Нет, форарбайтер, это не…
– Я надеюсь, вас поставят перед расстрельным взводом за все, что вы сделали.
Генерал Лейерс напрягся:
– Вы не сделаете этого.
– Замолчите. Я больше не хочу слышать ни слова.
Лейерс, казалось, подчинился судьбе, он мрачно вел машину по городу, а Пино общался с внутренним голосом, который говорил ему: «Не упусти своего шанса. Пусть он понесет хоть какое-то наказание от твоей руки. Ну, хотя бы прострели ему ногу. Пусть он встретит свою судьбу раненый и в мучениях. Ведь так и должны преступники попадать в ад».
Генерал в какой-то момент опустил окно и высунул голову, словно чтобы вкусить последние мгновения свободы. Но когда они подъехали к воротам дома на Виа Брони, Лейерс снова смотрел перед собой.
Автоматчик в красном шарфе вышел из ворот. Пино сказал ему, что получил приказ арестовать генерала и вот привез его.
– Мы ждали, – сказал охранник и крикнул, чтобы открывали ворота.
Лейерс заехал внутрь и остановился. Он открыл дверь и попытался выйти. Другой партизан схватил Лейерса, развернул и надел на него наручники. Первый автоматчик взял саквояж.
Лейерс с отвращением посмотрел на Пино, но не сказал ни слова – его повели внутрь. Когда двери за Лейерсом закрылись, Пино понял: он так и не сказал генералу, что шпионил за ним.
– Что с ним будет? – спросил Пино.
– Его будут судить. Может быть, повесят, – сказал партизан, державший саквояж.
