Но израильское правительство, решившее наперекор мировому сообществу во что бы то ни стало сделать Западный Иерусалим своей столицей, пренебрегало самим городом. В кнессете большинство составляли кибуцники (члены кибуцев), мало интересовавшиеся городами и не имевшие четкого представления о стратегии их развития (Benvenisti, глава 3; Kollek 1978, p. 182). В итоге Западный Иерусалим получил от своего столичного статуса гораздо меньше, чем мог бы. Его экономический рост отставал от роста израильской экономики в целом. Главными работодателями в городе были правительственные учреждения и Еврейский университет, а они сами по себе не создают богатство. Туризм, что не удивительно, не слишком процветал – практически все главные достопримечательности находились по другую сторону нейтральной полосы. Слабое развитие легкой промышленности приводило к высоким ценам. Некоторые районы еврейской части Иерусалима превратились в трущобы, где обитали еврейские беженцы, изгнанные из арабских стран после образования в 1948 г. Государства Израиль и исхода из него палестинцев. Эти евреи с Востока, сефарды, так и не были полностью приняты ашкеназским сионистским истеблишментом. Им отвели для расселения более опасные районы города, находившиеся вблизи нейтральной полосы, в пределах досягаемости для арабских снайперов. Так что в еврейском городе существовали неравенство и взаимная неприязнь между евреями.
Западный Иерусалим и впрямь производил впечатление разобщенности и разрозненности. Фактически он представлял собой ряд пригородов, каждый из которых населяла особая этническая или религиозная группа со своим самодостаточным жизненным укладом. И это был город, разделенный внутри себя: сефарды против ашкеназов, религиозные евреи против нерелигиозных. Евреи-ортодоксы, все еще не признавшие светское израильское государство, завели обычай стоять по субботам на перекрестках улиц в своих кварталах и швырять камнями в проезжающие машины (еврей, едущий в субботу на машине, нарушает правило субботнего отдыха). Сердце Иерусалима находилось в Старом Городе, и отрезанный от этого сердца Западный Иерусалим был бессмысленным образованием, не более чем тупиком, в который упирались дороги с побережья. Окруженный с трех сторон арабскими территориями, изолированный от остального Израиля, он лежал «в конце узкого коридора, с дорогами, ведущими в никуда, – вспоминал о Иерусалиме тех времен его будущий мэр Тедди Коллек. – Если ты ехал по улице или переулку, то в половине случаев натыкался на знак: «СТОП! ОПАСНО! ВПЕРЕДИ ГРАНИЦА!» (Kollek 1978, p. 182).
В своем классическом романе «Мой Михаэль»
[89], действие которого происходит в описываемый период, израильский писатель Амос Оз нарисовал похожую картину, изобразив Западный Иерусалим смертельно раненным. Его пригороды – разобщенные, одинокие крепости, побежденные и подавляемые зловещей окружающей местностью, где воют шакалы. Он – город стен, руин и пустырей, по-прежнему не допускающий до себя своих еврейских обитателей. «Здесь, в Иерусалиме, можно ли ощутить себя дома, спрашиваю я, даже если прожить тут сто лет?», – говорит героиня Оза, Хана. Иерусалим мог иногда показаться обычным городом, но это впечатление не сохранялось долго – за ближайшим углом вновь обнаруживалось пустое место:
Стоит лишь повернуть голову – и в кипении строительных работ откроются взору поляны, усеянные валунами, оливковые деревья, выжженная пустошь, долины, поросшие густым кустарником, запутанные дикие тропки, протоптанные множеством ног. Неподалеку от здания Канцелярии главы правительства в новом комплексе государственных учреждений рассыпалось небольшое стадо.
Древний город строился как островок безопасности посреди демонической области пустыни, где жизнь не была возможна. Теперь же пустыня подстерегала жителей Западного Иерусалима за каждым поворотом, на этой опасной территории они постоянно соприкасались с возможностью гибели и исчезновения. Фактически пустыня вторглась в Иерусалим – сбылся древний кошмар, – и город казался не вполне реальным. «Нет Иерусалима, – говорит Хана. – Осколки, рассеянные со злым умыслом, чтобы ввести в заблуждение наивных людей».
Пустота преследовала Государство Израиль в целом – это было неизбежным следствием трагической истории еврейского народа и государства. Сионистам, быть может, не удалось бы осуществить свой план, если бы не нацистский «крестовый поход» против евреев. Чувство вины, шок и гнев, вызванные открытием гитлеровских концлагерей, подняли после Второй мировой войны волну сострадания к еврейскому народу, что, безусловно, пошло на пользу делу сионизма. Но катастрофа, унесшая шесть миллионов жизней, была настолько чудовищной, что это не укладывалось в сознании евреев. Святые города изначально строились как приюты, защищающие своих обитателей от небытия. Теперь еврейский народ оказался под угрозой полного уничтожения, столкнувшись с осуществившейся дикой фантазией европейцев, которых веками мучили зловещие кошмары о страшных евреях. В мифе об Исходе рассказывается о путешествии древнего народа Израиля через небытие пустыни к убежищу в Земле Обетованной. Современное Государство Израиль было создано как такое же убежище для спасения от гибели в чудовищных лагерях смерти. Но в Западном Иерусалиме пустыня все еще присутствовала прямо посреди города – некуда было скрыться от пустоты, оставленной Холокостом. Лидеры сионизма, преимущественно выходцы из Польши, России и стран Восточной Европы, построили свое государство для людей, которые теперь были мертвы. Одной из главных святынь нового светского Государства Израиль стал мемориал жертв Холокоста Яд ва-Шем с его Залом памяти (на иврите – «Охель изкор», буквально «Шатер памяти»), где на полу выбиты названия 22 крупнейших лагерей смерти. Поэтому совсем не удивительно, что созданный Израилем Новый Иерусалим многим казался лишенным смысла. Со временем, как мы увидим в следующей главе, некоторые евреи в поисках исцеления вновь обратились к древним мифам и духовности священного пространства.
Но пострадали и палестинцы. Они лишились своей земли и были стерты с географической карты. Их тоже обратили в ничто. Обитатели обеих частей разделенного Иерусалима испытывали одинаковое состояние глубокого шока. Палестинцы должны были как-то справиться с постигшей их катастрофой, евреи – осознать тот неприятный факт, что они, жертвы европейцев, в своей отчаянной попытке выжить нанесли неизлечимую рану палестинскому народу. На деле и те, и другие пытались вычеркнуть противника из реальности, делая вид, что его не существует. На арабских туристических картах на месте Западного Иерусалима печатали белое пятно, что же касается Израиля, то чуть позже описываемого времени, в 1969 г. его премьер-министр Голда Меир произнесла сакраментальную фразу: «Палестинцев не существует». Это обоюдное отрицание поощрялось как в израильских, так и в арабских учебных программах: ни там, ни там дети не получали достаточных знаний об истории, языке и культуре «другой стороны» (Benvenisti, pp. 50–52, 36–37). Кроме того, арабский Иерусалим внушал израильтянам чувство острой обиды – их опять изгнали из города. В прежние века евреи оплакивали погибший Храм, стоя на Масличной горе, но израильтяне не могли этого делать, поскольку гора находилась в руках иорданцев. В праздники они собирались на молитву на крыше одного из высоких зданий на горе Сион, откуда можно было видеть старый Еврейский квартал.
